1917, или Дни отчаяния

– Уважаемый Георгий Евгеньевич! – Терещенко набирает в грудь побольше воздуха. – Товарищ министр юстиции отослал в редакции городских газет Петрограда копии тех бумаг, что были переданы в наше распоряжение моими зарубежными друзьями. А это означает, что информация о готовящемся аресте большевистской верхушки больше не тайна. Большевики просто исчезнут на время. А тот человек, который должен был послужить нам живым доказательством их договора с врагом, счастливо избежит встречи с нами…

17 июля 1917 года. Квартира Гучкова

Раздается звонок в дверь.

Гучков уже в халате, со стаканом в руке идет открывать. В зубах у него трубка, ноги в домашних туфлях. Чувствуется, что за сегодняшний вечер этот стакан не первый.

За дверью – Терещенко. Усталый, в несвежей рубашке, с синяками под глазами и одутловатым от недосыпа лицом.

– Я к тебе, Александр Иванович…

– Случилось что? – спрашивает Гучков, пропуская Терещенко в квартиру. – С чего это тебе понадобился пенсионер?

– Мне понадобился друг…

– Проходи, – приглашает Гучков. – Гостем будешь… Прости, прислугу отпустил, но что поесть – найду. Выпьешь?

– Выпью.

На огромном буфете в столовой стоит красивый квадратный штоф с коричневатой жидкостью.

– Виски, – поясняет Александр Иванович. – Пристрастился в Трансваале во время англо-бурской. Первый напиток на войне. Лучшее, что есть в англичанах, это умение делать виски. Так есть будешь? Сооружу тебе сэндвич с индейкой…

– Потом… – Терещенко прихлебывает из поданного стакана. – Этот мерзавец Переверзев… Он сдал все материалы на Ульянова газетчикам!

Гучков некоторое время молчит, а потом говорит негромко.

– Сказать, что я удивлен, Миша, так я и не удивлен. Я бы и сам сделал то же самое. И тебе предлагал.

– Через пару суток я бы и сам сделал то же самое…

– Не понял?

– Доказательства сотрудничества большевиков с немцами вместе с доверенным лицом Парвуса едут прямиком к нам в руки. Курьер Ленина – Ганецкий – должен завтра прибыть в Россию.

– И что предприняло в связи с этим министерство юстиции?

– Оно разослало бумаги, переданные прокуратуре, во все крупные петроградские издания, так что завтра с утра информация о Ленине будет на первой полосе, днем новость по телетайпу дойдет до Европы – и Ганецкого нам не видать, как своих ушей.

– Так потребовал бы, чтоб Переверзев эту глупость сам и исправил!

– Он не считает это глупостью…

– А князь Львов?

– Князь полагает, что господин Переверзев, конечно, превысил свои полномочия, но не видит в этом никакой трагедии. Керенский, который был в курсе операции, отсутствует. Некрасов ничего не знает.

– То есть правительство не против?

– Об этом знали считанные люди. Во-первых, чтобы избежать утечки. А во вторых, у правительства сейчас есть вопросы поважнее, например, разгрести то, что творится на улицах.

– Разгребут, – усмехается бывший военный министр. – Керенский снял с фронта хорошие части. Это не разагитированный сброд – фронтовики. И скажу по секрету, он договорился о взаимодействии с Корниловым. Если кто и способен вставить свечу большевикам, так это Лавр Георгиевич…

Гучков раскуривает погасшую трубку, выпускает клуб ароматного дыма.

– Второе, что хорошо делают англичане, – поясняет он, – это табак.

– Ордер на арест Ленина все еще не выписан, – упрямо продолжает Терещенко.

– Миша, – говорит Гучков дружелюбно. – Я говорил тебе, что играть по правилам с шулерами нельзя. Ты меня не слушал. Мы могли взять этого деятеля еще три месяца назад, и на улицах не было бы того, что сегодня. Мы могли взять его месяц назад, Миша. Или просто убить еще неделю назад. Взять и убить. А сегодня – предоставь это тем, кто может применить силу. Ты свой шанс уже использовал. Подвинься.

Терещенко молчит.

– Но ты все хотел сделать по закону, Михаил Иванович? Так?

– Что ты от меня ждешь, Саша? – взрывается Терещенко. Он не кричит, но в голосе у него дрожь. Чувствуется, что еще секунда – и от сдержанности не останется и пыли. – Чтобы я ушел в отставку, как сделал ты? Я не уйду в отставку! Моих публичных извинений? Мне не в чем извиняться!

– Я хочу, чтобы ты понял, Михаил Иванович – с ангельским терпением объясняет Гучков, – историю делают те, кто не признает правил, или те, кто пишет правила сам. Остальные – пушечное мясо. Я не знаю, что должна сделать с тобой жизнь, чтобы ты проникся… Конечно, тебе не в чем передо мной извиняться. Твой приход радует меня больше любых извинений. Чем могу тебе помочь, товарищ министр?

– Я не могу допустить выхода статьи в утренних газетах.

Гучков качает головой.

– Нереально. Нас не захотят и слушать.

– Нужно попробовать, – твердо говорит Терещенко.

– Ты хочешь подкупить газетчиков?

– Я хочу их убедить. А там где не смогу…

– Ну, я так и понял… Я, как заслуженный пенсионер, хотел выспаться, – ухмыляется Гучков. – Не задалось. Телефон в кабинете, телефонный справочник – в ящике стола. Начинай, я пока сделаю тебе сэндвичи…

17 июля 1917 года. Типография. Ночь