1917, или Дни отчаяния

– В народе, Государь, глубоко сознание, что такое положение создалось вашими ошибками. Единственный путь – это передать бремя верховного правления в другие руки. Можно спасти Россию, спасти монархический принцип, спасти династию. Если вы, Ваше Величество, объявите, что передаете свою власть вашему сыну, а регентство – Великому князю Михаилу Александровичу, образуете новое правительство согласия и тогда, может быть, будет спасена Россия. Вот что мне и Шульгину было поручено вам передать.

– Я думал об этом все утро, как только мне сообщили о вашем возможном приезде, господа, – негромко говорит Николай Александрович, – и во имя блага, спокойствия и спасения России я был готов на отречение от престола в пользу своего сына. Но после разговора с Родзянко, еще раз обдумав положение, я пришел к выводу, что царевич слишком болезненен, и мне следует отречься одновременно и за себя, и за него.

Царь замолкает, опустив голову, но тут же вскидывает подбородок:

– К тому же я не готов жить отдельно от сына, господа.

– Ваше величество, – говорит Гучков с максимальной убедительностью. – Решение о двойном отречении ошибочно, уж извините за дерзость… Мы учли, что облик маленького Алексея Николаевича был бы смягчающим обстоятельством при передаче власти. Это самый лучший вариант и для вас, и для вашей семьи, и для России.

– Господа! – вмешивается в разговор генерал Рузский. – Государь объявил о своем решении? Если вы хотите получить желаемый документ, то, возможно, вам стоит быть уступчивее?

– Я не могу быть уступчивее, – Шульгин пожимает плечами. – Мы ехали сюда, чтобы предложить то, что мы предложили. Нас и Родзянко и так считают предателями!

– Давая свое согласие на отречение, – говорит Николай, – я хочу быть уверен, что оно избавит Россию от опасностей. Вы можете это гарантировать своей честью, господа?

– Нет, Ваше Величество, – отвечает Гучков с горечью в голосе, – опасность не в отречении и регентстве. Вот если будет объявлена республика, тогда междоусобица неизбежна.

– Позвольте мне пояснить, Государь, – произносит Шульгин и откашливается, – 26 февраля в Думу вошла толпа с вооруженными солдатами и заняла всю правую сторону зала заседаний. Левая сторона тоже занята публикой, а мы сохранили всего две комнаты, где ютится так называемый Комитет. Мы удерживаем символ управления страной, и только благодаря этому еще некоторый порядок мог сохраниться, не прерывалось движение железных дорог. В Думе – ад! Это сумасшедший дом, а не Дума. Для того, чтобы Россия выжила, нам придется вступить в решительный бой с левыми. Дайте нам для этого опору, Государь.

– У всех рабочих и солдат, принимавших участие в беспорядках, – добавляет Гучков, – есть небезосновательная уверенность, что водворение старой власти – это расправа с ними, а потому нужна полная перемена. Нужен такой удар хлыстом по народному воображению, чтобы в их умах все переменилось в одночасье. Я нахожу, что Ваше отре… – он запинается, подыскивая слова, и продолжает, – тот манифест, что вы собрались подписать, должен сопровождаться и назначением князя Львова председателем кабинета министров.

– Я хотел бы иметь гарантию, – произносит Николай Александрович мертвым голосом, – что мой уход не послужит поводом для пролития новой крови… Это сейчас самое главное. Среди казаков беспорядки возможны?

– Нет, Ваше Величество, казаки все на стороне нового строя, – заявляет Шульгин. – Так что ваше решение, каким бы оно ни было, будет поддержано. Важно только, чтобы в акте Вашего Величества было указано, что преемник ваш обязан дать присягу конституции.

– Я подпишу этот акт отречения только от своего имени и от имени сына, – говорит Николай неожиданно твердо. – Мой преемник – Великий Князь Михаил Александрович. Подготовьте изменения в Манифесте. Я слагаю с себя не только полномочия, данные мне Богом, но и ответственность за эту страну, что Он на меня возложил… И если вы готовы, господа, взять этот груз на себя, пусть Господь вам поможет!

2 марта 1917 года. Станция Дно. Ночь

Из штабного вагона царского поезда выходят Гучков и Шульгин в сопровождении нескольких человек императорской свиты.

При виде их толпа начинает шевелиться и гудеть. Темная людская масса напирает на часовых.

– Назад! А ну, стой! – кричат часовые.

Гучков выходит вперед и снимает шапку. Ветер швыряет ему в лицо мелкий снег.

– Русские люди, – кричит он во все горло, срывая голос на морозе. – Обнажите головы, перекреститесь, помолитесь Богу… Государь император ради спасения России снял с себя свое царское служение. Россия вступает на новый путь!

– Ура! – кричит толпа. – Ура!

Масса разных лиц. По головным уборам – треухам, картузам, папахам, бескозыркам, по женским платкам и меховым шляпкам можно определить сословную принадлежность. Кто-то радуется, кто-то плачет, кто-то зло кривит рот.

К Шульгину подходит один из офицеров свиты. Высокий, красивый, в идеально подогнанной по фигуре шинели.