1917, или Дни отчаяния

– Я не имею права тебя учить, друг мой, но хочу напомнить, что, когда речь идет о войне, которая может стать победоносной, риски при вложениях значительны, но допустимы. А вот когда речь идет о войне, которая уже породила революцию…

– Моей стране нужны деньги на реформы, на то, чтобы навести порядок…

– У меня есть друг в министерстве иностранных дел, один из сотрудников Рибо, – перебивает его Ротшильд своим мягким вкрадчивым голосом. – Как ты знаешь, Францию сейчас очень интересует позиция нового российского руководства в отношении войны. Могу ли я спросить неофициально, что ты думаешь по этому поводу, Мишель?

– Как я понимаю, вопрос не праздный?

– Естественно. Я лично читал донесения месье Палеолога по поводу событий в Петрограде. Господин посол крайне обеспокоен настроениями в российском обществе и говорит пугающие вещи о вашей революции.

– Например?

– Например, что вы идете к национальному распаду. Что Россия обречена на федерализм. Что ваш так называемый Петроградский Совет – это готовая тирания. И, что самое главное – он не уверен, что вы собираетесь выполнять обязательства перед союзниками.

– Какого ответа ты от меня ждешь?

– Честного.

Ротшильд замолкает и выжидающе глядит на Терещенко сквозь клубы сигарного сизого дыма.

– У нас нет планов выхода из войны. Участие и победа в ней – в интересах России.

– А социалисты?

– Там все сложнее.

– Рассчитываешь справиться?

– А что? Есть другой выход из положения? – спрашивает Терещенко. – Со щитом или на щите.

– Ну, что ж… Будем считать, что я услышал ответ. Какие условия ты предлагаешь?

– Сорок девять лет с доходностью пять процентов годовых. Покупка простых облигаций без дополнительных условий.

– Я куплю на миллион, – говорит Ротшильд после короткого раздумья. – И найду еще миллиона три-четыре – желающие будут. Но даже твои личные гарантии не заставят банкиров стать в очередь. Это даже не кот в мешке. Ты хорошо подумал? Это может стоить тебе семейного состояния.

– Ну не так все плохо… – улыбается Терещенко. – Я при всем желании не пущу родных по ветру. Я могу отвечать по обязательствам только своими средствами. У семьи есть фонд…

– Я не назвал бы тебя предусмотрительным, – отвечает Ротшильд. – Но это твое дело. Твоя судьба. Я могу только предупредить.

– Ценю.

– Я рад, – говорит Луи достаточно холодно, как всегда, когда переходит к делам. – Вот материалы, которые я тебе обещал. Большинство из них получено разведкой, кое-что – полицией. Как ты знаешь, политического сыска у нас нет…

Он поднимает на Терещенко глаза.

– К сожалению, нет.

Февраль 1956 года. Архив КГБ СССР.

Комната для чтения документов

– Интересно, откуда у Ротшильдов была такая подробная информация? – спрашивает Никифоров, откладывая бумагу. – Неужели у французов имелся свой человек в немецком Генштабе?

– Полагаю, что да, – отвечает капитан. – Приездом Терещенко во Францию в новом статусе министра финансов интересовалась разведка. Ротшильды были не просто влиятельными людьми, а столпами финансовой системы страны, и могли получить доступ к самой секретной информации.

– Не думаю, что они бы просто так ей делились, – сомневается Никифоров. – Хотя – причина очевидна. Франция не хотела, чтобы Россия вышла из войны. Восточный фронт сковывал силы немцев, и капитуляция русских войск весной семнадцатого дала бы кайзеру возможность наконец-то взять Париж. И поэтому Ротшильд отдал Терещенко секретную информацию о договоренностях между немцами и большевиками. Выложил всю комбинацию на стол.

– Уж не знаю, что было более ценно, – говорит капитан. – Деньги или информация о Парвусе и Владимире Ильиче?

– Владимир Ильич все равно выиграл партию, – улыбается Никифоров. – В итоге. И никакая хваленная еврейская хитрость Ротшильдам не помогла. Интересно другое: лет пять назад только за то, что я знаю об этих документах, нам обоим на лбу поставили крест зеленкой. А сегодня мы с тобой, капитан, спокойно обсуждаем дела вождя мирового пролетариата и имеем наглость строить предположения. Значит, Терещенко увез от своего еврейского дружка некие компрометирующие большевиков документы?

– Да. Во всяком случае, копии, которыми французы располагали на тот момент. Были еще некие договоренности между Ротшильдом и Терещенко, потому что Михаил Иванович не ограничился бумагами, а организовал целое расследование. Ему, как финансисту, это не составило особого труда… После революции были уничтожены двадцать один том материалов следствия по этому делу.

– Полностью?

– Конечно.

– И никаких копий?

– При уничтожении копии не делались…

– Это я понимаю, – отмахивается Никифоров. – А вот мог ли Терещенко сделать копии до того, как его арестовали?

Капитан кивает.