1917, или Дни отчаяния

Михаил Иванович показывает Гучкову, Милюкову, Шингареву, Львову и Керенскому бумаги, полученные от Ротшильда.

– Я, в принципе, в курсе того, что большевики ждут приезда Ленина, – говорит Керенский. – В Совете говорили…

– Речь идет не о Ленине, – возражает князь Львов. – Одного Ленина вполне можно было бы пережить. Речь идет о всем руководстве большевиков.

– М-да… – тянет Гучков, читая документ. – Я начинаю понимать Шульгина. Колоритные персонажи под присмотром Фрица Платтена. Только его здесь и не хватало…

– Мы не можем запретить социалистам участвовать в революционном процессе, – обращается ко всем Керенский. – Мы вообще не вправе запрещать любой из партий участие в управлении страной, иначе чем мы лучше царского правительства? Товарищи, я знаю Володю Ульянова еще по Симбирску. Милый домашний мальчик, учился в гимназии моего почтенного родителя! Мой отец ходатайствовал о его судьбе перед губернским начальством – он приятельствовал с Володиным отцом и, несмотря на репутацию их семьи, хотел, чтобы у нынешнего вождя большевиков была золотая медаль и возможность поступить в университет. Уверяю вас, Ульянов для новой России неопасен. Он стал чужим России за прошедшие 12 лет. Ну, в крайнем случае, если он будет вести себя неразумно, я с ним смогу полюбовно договориться…

– Вы полагаете, Александр Федорович, – обращается Терещенко в Керенскому, – что с заданием устроить здесь переворот немцы послали в Россию самого безобидного?

– Не всем бумагам надо верить, – отвечает Керенский раздраженно. – Нам отсюда виднее, чем вашим друзьям из Парижа.

– Значит, предоставленных документов недостаточно? – Терещенко начинает терять терпение. – Ждете личного признания Ульянова, мол, я – немецкий агент?

– Дорогой Михаил Иванович! – вмешивается Львов. – Александр Федорович лично знаком с Лениным и высказывает мнение, которое, несомненно, заслуживает внимания. И еще – мы, бесспорно, не имеем морального права запретить деятельность социалистов. Потому что тогда нам надо запрещать и кадетов, и эсеров, анархистов, октябристов и всех других «истов». У нас каждый более-менее образованный человек – член какой-то партии. Что ж нам теперь делать? Всех запрещать?

– Я не призываю защищать всех, – горячо возражает Терещенко. – Но партия Ленина – это нешуточная угроза…

– У Ленина практически нет партии, – говорит Керенский недружелюбно. – Есть сам Ленин – могучий Громовержец на облаках. Он бог для своих последователей, но ниже него – до самой земли – никого нет. Ни одной значимой фигуры, Михаил Иванович! Ни одного мало-мальски значительного деятеля, который мог бы сыграть роль генерала армии. Нельзя управлять войском без офицеров. Одной идеи мало – нужны руки, которые будут делать дело, нужны глотки, которые будут передавать приказы. Между лидером и его людьми должна быть связь, а Владимир Ильич так давно жил вне России, что нынешняя революция для него самого есть великая неожиданность. Поверьте мне на слово, Михаил Иванович, вы не совсем разбираетесь в особенностях русского революционного движения, вы далеки от него, отсюда ваши опасения. Вот вы делаете Парвуса значимой фигурой. А я знаю, кто такой Гельфанд – он авантюрист, заработавший деньги на войне торговлей и гешефтами. Его германский демарш и ставка на Ульянова – не более чем очередная авантюра. Володя, уж поверьте мне на слово, не очень популярен в рядах революционеров, его не любят за склочный характер и слепую веру в собственный гений. Он – бог большевиков, а не всеобщий лидер. Так что называть нешуточной угрозой для России несколько тысяч приверженцев его… – Керенский прокашливается, – его заимствованных идей, это, мягко говоря, некоторое преувеличение.

– Генерала Людендорфа можно считать, кем угодно, но назвать его глупцом я бы не рискнул, – возражает Гучков. – И каким бы пройдохой ни был ваш этот Гельфанд, но обмануть Генеральный штаб… Речь идет о миллионах марок, а немцы крайне рачительно относятся к средствам. Естественно, что информация французской стороны дана нам с целью не допустить выхода России из соглашения, но это не есть повод не доверять этим сведениям. Наши цели совпадают.

– Я предлагаю, – Милюков примирительно поднимает руку, – поручить Михаилу Ивановичу провести расследование и проверить правдивость переданной нам информации…

– В этом есть резон, – соглашается князь Львов. – Мы, господа, говорим о своей приверженности к принципам гуманности и либеральным идеям, поэтому у нас нет права на террор. Мы арестовываем только представителей старого режима, да и то если это люди одиозные, как Протопопов, или их враждебность лишает нас право выбора. Мы можем быть решительными, но не жестокими, и арестовывать человека, революционера, только потому, что порочащие его факты нам предоставила заинтересованная сторона…