1917, или Дни отчаяния

– А ведь она права, – обращается к Дорику Михаил, сразу после того, как за Маргарит закрывается дверь. – Тебе стоило приехать раньше. Когда вешали и забивали насмерть жандармов в Петрограде, резали офицеров в Кронштадте и Гельсингфорсе. Поговорить с Сашей Гучковым. Он бы тебе рассказал, как разагитированные немецкими шпионами матросики убивали офицеров кувалдами, расстреливали, поднимали на штыки. А потом избрали себе судовой комитет из отборных мерзавцев и крикунов… Революция, дорогой кузен, это не только гимназистки, повязывающие красные ленточки на шинели солдатам. Это еще и солдаты, насилующие этих самых девочек в подворотнях…

– И от кого я это слышу? – поднимает брови Дорик. – От человека, который давал разного рода проходимцам деньги на революцию? От масона, который вместе со своими братьями готовил свержение самодержавия? Он убежденного либерала, который доказывал мне необходимость перемен в России? Вы бы определились, господин министр! Вы за революцию или против? Революции без насилия не бывает. Неужели ты этого не знал? Кровь уже пролилась, Миша, ее никуда не деть. Теперь от вас зависит, какие будут всходы. Вы хотели власти – вы ее получили! Тебе не кажется, что сейчас не время проливать слезы о жертвах революции? Хотя бы для того, чтобы их не стало больше…

Терещенко закуривает и подходит к окну.

За стеклами вьюжная петроградская ночь. Сугробы вдоль набережной, тусклые фонари. Ветер дует с Финского залива, пронзительный и сильный. Идущий по улице патруль буквально ложится навстречу порывам, чтобы остаться на ногах.

Дорик подходит и становится рядом. Он тоже курит.

– Что? Страшно, кузен? – спрашивает он, чуть погодя. – Страшно, что новые ветры сдуют вас к ядреной фене, как говорит мой лучший литейщик Фима?

– Страшно, Федя… – отвечает Терещенко. – Тебе ведь только кажется, что власть у нас. Нету у нас этой власти, мы только вид делаем, что правим… Мы сидим на кипящем котле с закрытой наглухо крышкой и надеемся, что он не рванет. Сегодня Россия – это бомба. А человек, которого ты видел на броневике – запал.

– Этот коротышка? – улыбается Дорик.

– Наполеон тоже был невысок.

– На этом их сходство и заканчивается.

– Отнюдь. Наполеон стрелял в роялистов картечью и стал новым императором. Он использовал революцию и подавление мятежа, чтобы занять французский трон. У Ленина та же цель, но несколько другие средства. Его задача – не подавить бунт, а раздуть костер. Чтобы захватить власть, ему необходим хаос, безвластье и сословная ненависть. Он готов сотрудничать с кем угодно. Немцам же нужно закрыть русский фронт – они больше не могут сражаться на две стороны. Если в России начнется гражданская война и революция, то вопрос о боевых операциях против Германии отпадет сам по себе. Такое вот трогательное совпадение интересов германского Генштаба и господина Ульянова.

– И что ты собираешься делать?

– Прежде всего – отрубить гидре голову.

– Убить Ленина?

Терещенко качает головой.

– Нет. Убивать бесполезно – есть кому занять его место. Дискредитировать Ленина и его движение. Германия все еще наш враг. Даже дезертиры ненавидят немцев, так что народ не поддержит тех, кто сотрудничает с противником. Доказать его связь с фон Людендорфом, с немецким Генштабом, показать, что большевистская партия живет на немецкие деньги и способствует развалу России…

– И такие доказательства есть?

– Такие доказательства есть.

– У тебя на руках?

– Пока – нет. Но обязательно будут.

– Хороший план, – говорит Дорик. – А ты не можешь сначала арестовать его? И расстрелять? А уже потом доказывать?

– Не могу. Все должно быть по закону.

– Тогда в твоем плане есть слабое место.

– Какое? – спрашивает Терещенко.

– У Ленина есть все шансы успеть быстрее…

– Ты неоригинален, – говорит Михаил, прикуривая новую папиросу. – Вы все говорите одно и то же, но забываете, что как только мы станем делать так, как они, то сами станем такими же…

– Так-то оно так, – ухмыляется Дорик. – Но в этой ситуации будет прав тот, кто успеет первым. Остальное, Миша, учитывать будет некому.

Терещенко качает головой.

Монако. 31 марта 1956 года. Набережная

Вдоль моря идут Терещенко и Никифоров.

Терещенко слегка раскраснелся, но походка по-прежнему тверда.

– Вы же знаете, – улыбается Никифоров, – что Владимир Ильич никогда не брал денег у Парвуса. Это давно доказанный факт, тому есть множество свидетельств, в том числе и самого товарища Ленина, его соратников.

– И пломбированного вагона не было? – спрашивает прищурившись Терещенко.

– Вагон был, – соглашается Никифоров. – С деньгами на дорогу помог Радек, помогли шведские товарищи…

– Как я понимаю, это не первый спорный момент в нашей беседе, Сергей Александрович. Так?

– Так.

– Как ни странно, в эмиграции у большевиков с деньгами было не очень. Пожертвований явно не хватало. Зарабатывали статьями, зарабатывали, продавая партийную газету. Вы, надеюсь, в курсе, какие бои вели ваши легендарные отцы-основатели вокруг газеты «Искра»?

– В общих чертах…