1917, или Дни отчаяния

– Везде все плохо… – говорит он с грустью. – В армии – плохо, в тылу – плохо, в правительстве – плохо. Будь прокляты идиоты и их приказ № 1! Ты прости меня, Михаил Иванович, за грубость, но с этого момента у нас не войска, а бардак с блядями. Нас просто разложили изнутри, отъебли, как обозную девку! Кому нужна часть, не подчиняющаяся старшему офицеру? Какие выборные комитеты, влияющие на командование? Ну какому дегенерату пришло в голову, что армия демократический институт? Армии без дисциплины не бывает! Что, Керенский не понимал, что делает? Чхеидзе не понимал, что делает? Этот адвокатишка Соколов – бумагомарака, тоже ни черта не понимал? Тогда примите поздравления! Теперь и я ни черта не понимаю! Я – военный министр! Чем мне управлять? Солдатскими комитетами? Нахуй мне солдатские комитеты? Советами из нижних чинов? Нахуй мне советы из нижних чинов! Ни одна армия мира не обсуждает прямые приказы командования, ни один главнокомандующий не станет советоваться с ефрейтором о стратегии или тактике! Мы никогда не выиграем войну, Миша. Можно сколько угодно говорить, что положение на фронте обнадеживающе, но что толку? Мы гнием изнутри, разлагаемся! Не фронт гниет – тыл!

– Все так плохо?

– Настолько, – вздыхает Гучков, – что я каждое утро думаю об отставке. Ты же помнишь, как я мечтал, что мы поставим у руля российского корабля самых честных и компетентных людей страны? Сейчас я понимаю, что доставшийся нам корабль лишен руля и парусов, пробит ниже ватерлинии и помпы не справляются с работой. Мы тратим миллионы на войну, а здесь, в Петрограде и Москве, проигрываем бой продажной немецкой плесени! Их агитаторы шастают прямо в расположениях частей. Они – члены Советов, и их нельзя тронуть даже пальцем! Михаил Иванович! Дорогой! Обнадежь меня! Скажи, что мы избавимся от всей этой кайзеровской нечисти к лету!

Терещенко качает головой.

– Не могу ничего обещать. Мы должны иметь железные доказательства виновности Ленина и его людей – иначе не стоило начинать. Железные! Документы. Арест. Суд. Приговор. Стоит нам где-то дать слабину, и он вывернется.

– Смотри, Миша, – Гучков говорит серьезно, даже слишком серьезно. – Мы можем победить врага внешнего: Германия измотана, она устала воевать на два фронта, и стоит нам ударить как следует, и она тут же упадет! Но ни наша сила, ни наша победа ничего не стоят против врага внутреннего. Он каждую минуту грызет наши кишки. Сейчас наше стремление быть либералами играет на руку врагу. Разве перед лицом опасности можно заботиться о чистоте рук?

– Что ты имеешь в виду, Александр Иванович?

– Если у тебя нет серьезных доказательств, пусть в ход идут слухи. О немецких покровителях Ленина и должны судачить на каждом углу! В конце концов, ты всего лишь подготовишь общественное мнение.

Терещенко смотрит в лицо Гучкову, тот не отводит глаз.

– Александр Иванович! Я сделаю все возможное, чтобы Ленин был разоблачен. Но распускать слухи, не имея на руках железных доказательств – неправильно. Пусть его виновность определит суд. Наше с тобой дело – предоставить неоспоримые факты предательства.

– А если ты их не найдешь?

– Значит, я их не найду.

Гучков тяжело вздыхает. Видно, что он разочарован результатом разговора.

– Ты безнадежен, Миша. Тебе уже об этом говорили?

– Да. Совсем недавно. Мой кузен Дорик. И Маргарет того же мнения.

– Что и ожидалось… Боюсь, что на этом пути тебя ждут жестокие разочарования, друг мой. Сейчас не время для идеалистов, сейчас время прагматиков.

Апрель 1917 года. Христиания. Небольшой кабак возле порта

В кабак входит человек, одетый как моряк. Он невысок, широк в плечах. На голове – картуз с лакированным козырьком.

Человек садится у окна, что-то говорит подошедшей официантке. Пока он снимает картуз и короткий бушлат, женщина приносит ему кружку пива и тарелку со снедью. Стоит ей отойти от клиента, как в дверях кабака появляется еще один посетитель. Он тоже одет как моряк, но явно не той профессии. У него цепкий взгляд, на носу круглые очки, фигурой он долговяз и хрупок.

Пройдя через зал, он садится напротив первого посетителя.

Тот смотрит на гостя, но руки не подает – продолжает попивать пиво.

Официантка глядит на клиентов из-за стойки. Те разговаривают между собой, склонившись друг к другу головами. Слов не разобрать.

Вышедший в зал хозяин замечает странную пару.

– Что за люди? – спрашивает он негромко.

– Не знаю, – отвечает женщина. – Тот, что заказал пиво – русский. Говорит по-нашему с акцентом. Второй ничего не заказывал.

– Ну так пойди – спроси, что подать…

Официантка уходит. При ее приближении пара замолкает.

Хозяин смотрит на них, не приближаясь.

Женщина возвращается, наливает в кружку кипяток и щедро плещет в горячую воду из объемной бутылки.

– Грог, – констатирует хозяин. – Он англичанин?

– Да, – говорит официантка.

– Русский и англичанин, – улыбается кабатчик, закуривая короткую носогрейку. – Могу биться о заклад, они говорят о немцах…

Апрель 1917 года. Лондон. Уайтхолл Корт