311. Повесть

– Может, плясун. А может, ещё кто оттуда. Веню замечали после его похорон. Ну, или не его, а кого-то похожего. Трое или четверо ребятишек как-то раз играли в гаражах на Костычева, там тупичок глухой есть. Изначально был спуск меж рядов гаражей, там помойку устроили – мусор скидывали все, кому было лень до баков шуровать. Свиней у нас хватает. В конце концов тем гаражникам, что посознательнее, это осточертело (запах всё-таки, антисанитария) – вот они и приварили решётку выше гаражной стены, так что мешок с мусором даже и не перебросишь толком. Детишки те часто там играли. Пацаны, девчонки лет по десять-одиннадцать. Тупичок удобный, никто не видит. А туда ещё кто-то диван старый приволок да тумбочку. Дети, они ж любят всякие штабы себе обустраивать в укромных местах. Сидели они там, в карты лупились, болтали о всяком. И тут за решёткой, в зелёнке, возня. Они попритихли, прислушались. Возня приближалась. Нарисовался грязный, оборванный мужик. По описанию – точь-в-точь Веня. Глаза мутные-мутные, словно их чайной ложкой перемешали. За прутья ухватился, оскалился, на детей глядит. И ворчит по-собачьи. И дети на него глядят. Не убегают. Знают, что решётка крепкая, голыми руками не сломаешь. И высокая, в полтора человеческих роста – мигом перемахнуть тоже не получится. Этот протягивает клешню меж прутьев и бубнит: «Мальчик, помоги! Дай руку!» Ну, мальчик-то не дурак поди. Руки́ не подал, только попятился. А мужик шарманку завёл и не умолкает. И становится у него кисть похожа на птичью лапищу. Заскорузлая, покалеченная, артритом разбитая. Он трясётся, как в припадке, да всё повторяет одно и то же. Голос сорвался на визг – так бензопила визжит, когда полотно в древесине застревает. Дети оттуда по тапкам подобру-поздорову. Вот так-то.

– И что, так и не нашли этого… упыря?

– Может, и нашли, но уже не при мне. У меня-то свои каналы информации в ментовке остались, но, сам понимаешь, их с каждым годом всё меньше и меньше. И меньше… И меньше…

Дядь Володя оцепенел.

Илья покосился на бутылку. Оставалось на донышке. Остатки разума подсказывали: хорош, пора домой, спать.

– Доставай вторую! – залихватски взмахнул рукой Илья.

– Не вопрос! – мигом оживился дядь Володя.

Не поднимая задницы с табуретки, он вынул из ле́дника бутылку, початую Ильёй дома. Себе в рюмку заботливый хозяин выплескал остатки тёплой водки, а гостю налил свежей, ледяной. Рюмка запотела, а затхлая, несмотря на распахнутую настежь форточку, чадная кухня, казалось, наполнилась хрустящей зимней прохладцей.

Выпили. Водка пронеслась по пищеводу легко, как колодезная водица.

– Да и как его поймаешь-то? – вернулся к теме разговора Владимир Сергеич. – Он же в Судке прячется. Затрахаешься его там разыскивать. Овраг-то огроменный. Эти овраги чёртовы весь район прополосовали насквозь. Там ведь раньше реки текли – так и назывались: Верхний Судок и Нижний Судок. У нас тут в овраге до сих пор течёт. Правда, теперь уже не рекой зовётся, а ручьём. Резко как-то она обмелела. Ещё аккурат перед войной по ней на лодках плавали. А сейчас там дачи, гаражи, хмызник непролазный и вообще чёрт-те что. Лучше места не придумаешь, чтоб схорониться. Заброшенную дачу выбрал поглубже в дебрях – да и сиди себе, пока шухер не схлынет. Там…

Лицо дядь Володи вытянулось, глаза расширились, остекленели. Рот остался приоткрытым. Взгляд будто бы приковало что-то за спиной Ильи. Илья невольно обернулся, но там, куда глядел мент, был только серый угол – обои, слой жира, пыль и старые, разлохмаченные нитки паутины.

– Что там? – спросил Илья.

– Лопухи… пахнет… – промямлил дядь Володя, смыкая и размыкая челюсти, как механическая кукла.

– Чего? – не понял Илья.

– Там пахнет лопухами.

– Летом после дождя везде лопухами пахнет.

– Там пахнет лопухами…

Хозяин вздрогнул, очнулся.

– Про Судок я тебе потом расскажу.

– Да ладно, валяй уже. Гулять так гулять!

– Я тебе лучше вот про что.

Дверка

Трудовую практику в школе помнишь? Конечно помнишь! То на картошку в совхоз ездили, то стены белили, то клумбы пропалывали. Оно сейчас так и осталось. Каждое лето детишек с пятого по десятый класс напрягают трудиться. Две недели в июле отпахал – дуй дальше гуляй свои каникулы.

Я мелкий был – запомнился мне лучше всех других день, когда траву скошенную убирали. Не то трудовик, не то физрук покосил, а нас собирать заставили. Я охапку сгребаю, а под ней куча говна собачьего. Причём немаленькая такая. Не шавка какая-нибудь мелкая, а здоро-о-о-овый пёс насрал. Даже знаю, какой. Бегал у нас там один кобель плешивый, страху нагонял. В общем, стою я с этой охапкой, другие ребятишки вокруг возятся, тоже собирают. Понимаю, что у меня ладонь в дерьме вымазана. Стыдно. Я за угол шмыг! Кое-как травой руку обтёр, бегом до умывальника – там долго дегтярным мылом оттирал. И всё равно душок потом почти на весь день остался. А запомнил я его на всю жизнь. У всех говно по-разному пахнет – вот и у того кобеля тоже по-своему…

Кхм… Заболтался я что-то. История-то не про меня.

Она – про мальчонку, что вошёл не в ту дверь. Слушай.