311. Повесть

За столом трое. Из них двое на табуретках – толстая старуха в красной косынке, похожая на школьную техничку, и тощий-претощий мужик без единого волоса на морщинистой, как гриб-строчок, голове. Даже брови лысые. Одет в бесформенный серо-зелёный бушлат. Толстенные очки – как у Чикатило. Беспрестанно жуёт беззубым ртом – будто бы леденец обсасывает. А напротив них сидит в инвалидной коляске «самовар»… (Ну, ты, конечно, знаешь, кто такой «самовар». Это который без рук без ног.) Шея бычья. Волосы редкие назад зачёсаны, водой приглажены, волосинка к волосинке.

Игорёк встал с раскрытым от удивления ртом. Трое нехотя повернулись лицами к гостю.

Долго глядели. Оценивали.

А он на них глядел.

«Ну, чаво табе?» – спросила наконец бабка. Тощий, похожий на Чикатило, опять стал жевать беззубым ртом, причмокивая. «Самовар» источал потное возмущение.

«Да я…» – Игорёк не соображал толком, что отвечать и как вообще разговаривать с этими людьми – настолько несуразная была картина.

«Чаво надобно?» – повторила толстуха. Напористо так, с гонором: мол, я начальник, ты дурак. Игорек наконец собрался с духом и объяснил: мол, заметил, что дверка приоткрыта, решил так в туалет пройти.

Тогда в странный разговор вклинился «самовар». Говорит: «Ах, в туале-е-е-е-е-ет он захотел! Щас я тебе устрою туалет!»

«Самовар» изловчился, наклонился к чашке, что стояла перед ним на столе, ловко подхватил нижней губой и опрокинул себе в рот. Дымящееся варево потекло по брылям, подбородку, бычьей шее, полилось за воротник. Поставил чашку обратно на стол, хрюкнул от удовольствия, проперхался и крикнул в темноту за открытой внутренней дверью: «ДРУЖО-О-О-О-ОК!» Оттуда, из тьмы, послышалось глухое, низкое ворчание. Показались два немигающих глаза.

На свет вышел…

…Дружок.

Когда-то, с год назад, любимая дворняга Игорька. Был красавец – крупный, светло-бежевый, ушастый, добрый. Подавал лапу. Игорёк его подкармливал. Стоило только выйти из дома с пакетиком косточек или парой лежалых сосисок – Дружок тут как тут.

Потом, по осени, собака запаршивела, а доброта её куда-то испарилась. Казалось, вместе с природой красавец Дружок грязнел, серел, дурнел, обозлялся. Клочковатая шерсть стала выпадать, появились синюшные проплешины. Игорёк продолжал подкармливать пса, но уже без удовольствия. И больше не просил подать лапу – вдруг зараза какая пристанет.

Однажды поздней осенью, в ноябрьские стылые хляби, мальчик выносил мусор и у баков его напугала стая бродячих псов. Они просто лаяли, причём даже не на него, а куда-то в сторону – может, почуяли домашнюю собаку на выгуле. А всё равно страшно ведь – вдруг кинутся? Гавкали нестройно, хриплыми, застуженными голосами. Собачья какофония резала слух.

Игорь был мальчик воспитанный – никогда не вывалил бы мусор за гаражом или за котельной. Робкими шажками, не сводя взгляда со стаи, он приблизился к крайнему баку. Едва не наступил в лужицу из полуразложившихся овощей. Помоечная вонь ударила в нос. И тогда среди десятка собак мальчонка заметил своего старого приятеля Дружка. Пёс глядел не в ту сторону, что его сородичи, а в противоположную – на Игорька. Пристально, не моргая.

Игорь перевернул ведро вверх дном. Отходы склизко шлёпнулись в бак. Только подстеленная газета прилипла к днищу ведра. Игорёк стукнул раз, другой, но пропитавшийся жиром газетный лист никак не хотел отлепляться.

Дружок брехал, рычал, скалился. Сделал пару крадущихся шажков к Игорьку. Как хищник на охоте. Почти отделился от стаи.

Мальчик опустил ведро и, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не побежать, заторопился к дому. Чёрт с ней с газетой – пусть мама в сотый раз наругает, что побрезговал трогать руками жирный вонючий лист. Не привыкать.

Игорёк отчётливо слышал за спиной лишь голос Дружка, лай остальных собак звучал приглушённо, расплывчато. Мальчику казалось, будто пёс следует за ним по пятам.

Игорь обернулся. Дружок остался на месте, но всё так же озлобленно таращился вслед.

Мальчик запустил руку в ведро, вышвырнул из него обвислый газетный лист с плывущими от жира буквами. Тот шлёпнулся в серую снежную кашу. Игорёк обтёр ладонь о штаны.

Больше он не оборачивался.

С тех пор он сторонился Дружка – делал вид, будто его не знает. Краснел, прятал глаза, как если бы пёс был опустившимся соседом, с которым больше не хочется здороваться.

Скоро пришла зима – хрусткой морозной щёткой разом вычистила ноябрьскую грязь, сырую стынь да слякоть. Исчез и Дружок – во всяком случае, мальчик его больше не встречал.

До того жаркого летнего дня на школьной практике. В каморке, где сидели старуха, тощий лысый очкарик и «самовар».

С ноября месяца Дружок, казалось, не поменялся. Запаршивевший, чумазый, с сероватыми венозными проплешинами. Будто бы явился прямиком из прошлогодней стыни. Совсем не тот улыбчивый солнечный пёс, которого мальчишка знал и любил год назад, пока дворы не затянула склизкая слякотная плёнка.

Как и тогда, в последнюю встречу, пёс сдвинул брови, оскалил острые передние зубы, заворчал.

Игорёк попятился, а Дружок крался к нему.

Кц.

Кц.

Кц.