311. Повесть

– Сообразительный оказался, – сказал дядь Володя. – Другой бы, может, и не догадался.

Выпили. Занюхали кусочками луковой головки – хозяин накопал где-то в закромах.

– Слушай, а есть у тебя настоящие истории?

– Что значит настоящие?! Мои истории все настоящие! Живая правда, так сказать.

– Не, я не про то. Я имею в виду, чтоб без этой… мать её… как это сказать… мистики.

– То есть без чертовщины? Это ты имеешь в виду?

– Ага.

– Есть и такие. И немало. Например, вот.

Шухер

В каждой дворовой компании ребятишек есть свой мальчик для битья – всегда один. Ведь двое – уже не для битья, они и сдачи навалять могут. Или отпочковаться. Этого единственного, которого выбрали жертвой, всячески унижают, порой очень жестоко. Но из тусовки он никогда не уйдёт: отщепенцем-одиночкой что ребёнку, что подростку становиться не хочется. Это как с родителями, которых не выбирают.

Таким вот объектом для издевательств был одиннадцатилетний Ромочка. Дворовая компания большая, человек пятнадцать, а для глумления выбрали не кого-нибудь, а Ромочку. Не потому, что он был какой-то там умственно отсталый или странный, нет. За лопоухость. Всего лишь за большие уши. Ты вот родился таким из-за маминых-папиных генов, а тебя за это чморят так, будто сам в этом виноват. И ты ведь не урод совсем. Не с одним глазом посреди лба, как у циклопа. Не с хвостом, как у тритона. Всего лишь уши крупные.

Так и с Ромочкой. Его дразнили, подкрадывались со спины, чтоб больно-пребольно дёрнуть за уши; чуть что – делали крайним. Его душила обида, но из тусовки он не уходил: другой не было.

Вон в том садике, что за окном, не так давно стройка шла – новое крыло пристраивали. Много строительного мусора, много хлама выбрасывали – непригодной мебели, ломаных игрушек. А дети страсть как любят в таком ковыряться, дай только волю.

Потому та здоровенная свора в полном составе повадилась туда лазить, когда строителей на месте не было – чаще по выходным, но и в будние дни случались простои. Вот где раздолье! Старые и ломаные игрушки – они завсегда самые лучшие, особенно если не твои.

Да и яблоки в тот год как раз гроздьями народились. Антоновка. Кислая – бр-р-р-р-р-р! Яблонь в этих трёх садиках видимо-невидимо. Бабка местная к забору подойдёт и разом в сумки наберёт столько, что потом компоту да варенья на два года вперёд закрутит – никакая дача не нужна.

У детей терпения не хватает дождаться, чтоб яблоки созрели. Жрут их мелкими, зелёными. Потом ходят рыгают, дрищут под кустами.

А ещё был сторож, или «шухер», как его дети звали. Дед деревенского вида, угрюмый, бородатый, всегда в кепке засаленной. Малолетние дураки пытались его попервоначалу дразнить, но так ничего прилипчивого и не придумали. А однажды тот бородатый так зыркнул на них своими мутно-голубыми глазами, так остановил на них свой взгляд, словно в душу каждому влез и покопался. Больше они к тому шухеру не приближались и даже о нём не говорили, словно бы и не было его. А он им не запрещал копаться в мусоре на территории детсада, но только тихо – он этого им не говорил, но они сами понимали.

Как-то раз утром Ромочка и ещё пара ребят отправились туда. В укромном местечке, у самого забора, заприметили груду туго завязанных замшелых мешков. Узлы размером с кулак, заскорузлые. Ребята бились-бились, но развязать ни одного так и не сумели.

Потом кто-то сказал: гляньте, мол, туда.

На детсадовской площадке в кузовке разноцветного грузовичка сидел бородатый сторож, что-то мастерил или починял. Никто не заметил, как он пришёл.

«А давайте подойдём!» – предложил кто-то. Остальные согласились. Даже не подумали спросить, зачем.

Сторож делал вид, будто не замечает непрошеных гостей, пока они не подошли прямо к грузовичку и не встали в ожидании сами не зная чего.

«Ну что, ребята, интересно стало, чем я тут занимаюсь?» – спросил старик, не поднимая на них взгляда. Картуз сдвинут на затылок. В больших, мозолистых пальцах алюминиевая трубка. Одним концом он прижимал её к лежащему на куске фанеры старому резиновому коврику – вырубал ровненькие кружочки, а потом складывал в чисто вымытую жестяную банку из-под тушёнки.

Ребята закивали: да, мол, интересно.

«А эт я, – говорит сторож, – прокладки для смесителя кухонного делаю. Коврик старый вот выбросили. Затёртый, но хороший. Чего добру пропадать-то, правда?»

Они закивали.

«Ну-ка, попробуй ты». Старик протянул трубку и фанеру с ковриком не кому-нибудь, а Ромочке. Тот молча принял – огорошенный, но гордый оказанным доверием. Он кое-как приладил фанерку на весу, стал тыкать трубкой в коврик.

«Э-э-э-э, не, брат, – говорит сторож. – Такое на весу не делается. Ты вот сюда, на лавочку-то, присядь… Давай, давай». Ромочка уселся. «Ложи фанерку на коленки. Ложи-ложи, не бойся, она не кусается. Во-о-о-о-о-о-от». Ромочка ухватил поудобнее трубку и вдавил концом в коврик. Получился ровненький кружочек, а в коврике осталась такая же ровненькая дырка.