52 упрямые женщины. Ученые, которые изменили мир

Еще долго после того, как большинство ученых еврейского происхождения в нацистской Германии потеряли работу и должности, Тилли Эдингер продолжала пестовать свою коллекцию фоссилий рыб, млекопитающих, рептилий и амфибий. Она рассматривала окаменелые черепа и размышляла о том, что эти кости могут сказать ученым о древнем мозге. Со специфическим юмором палеонтолога Эдингер говорила, что вцепилась в свое место в Зенкенбергском музее естественной истории во Франкфурте-на-Майне как аммонит цеплялся бы за жизнь в голоцене[88].

Как музею удалось много лет продержать Эдингер в своем штате? Трудно уволить специалиста, которому так сильно недоплачивают! Кроме того, это было частное, а не государственное учреждение. Сотрудники музея были на стороне Эдингер. Она вспоминала о коллеге, «героически сражавшемся за то, чтобы я осталась в их рядах»[89]. Даже когда стало очевидно, что оставаться в Германии опасно, Эдингер не хотела покидать Франкфурт, с которым ее связывали 380 лет семейной истории. Надеясь на лучшее, она приготовилась к худшему – припасла для себя смертельную дозу снотворного, которую поклялась принять в случае отправки в концентрационный лагерь.

После Хрустальной ночи Эдингер передумала оставаться. Повсеместное насилие и угроза дальнейшего ухудшения ситуации заставили руководство освободить ее от работы. Тилли запретили входить в музей, личные вещи из кабинета без всяких объяснений переправили к ней домой. На тот момент Эдингер была одной из последних ученых-евреев в Германии, сохранявших работу. Увольнение стало для нее ударом, а отказ уезжать из Германии подвергал ее риску. Тем не менее у Эдингер было ощущение, что «ископаемые позвоночные спасут»[90]

ее. В конце концов, они составляли смысл ее жизни почти двадцать лет!

Эдингер пришла в палеонтологию в университете, разочаровавшись в изучении зоологии. Как и отец, известный невролог, она питала глубокий интерес к головному мозгу. Ее специализацией было разнообразие доисторических видов, которые можно было изучать, исследуя древние черепа. Работая над докторской диссертацией, защищенной в 1921 г., Эдингер провела исследование мозга нотозавтра, вымершей крупной морской рептилии[91].

В первое десятилетие тщательного изучения черепов в Зенкенбергском музее естественной истории Эдингер создала новую научную область – палеоневрологию. Основополагающим документом стал 250-страничный обзор собранных Эдингер разрозненных публикаций об отпечатках головного мозга, систематизированных по биологическим видам и позволивших ей сделать обобщающие выводы по множеству видов животных, прежде рассматривавшихся изолированно. Она написала подробную историю этой области научного знания, всесторонне рассмотрела все, что было известно на тот момент, а затем сформулировала важнейшие вопросы, на которые пока не было ответов. В разделе, посвященном филогенетике, она фактически разгромила предложенные другими учеными законы развития головного мозга и по большей части принимаемые коллегами. Работа Эдингер получила широкое признание и вызвала восхищение во всей Европе. В разгар Второй мировой войны этот обзор помог ей уехать из Германии.

Исследовательская работа в американских университетах спасла множество ученых от ужасов холокоста. Эдингер поздно спохватилась, но научное сообщество сплотилось в ее поддержку. Американский бактериолог Элис Хэмилтон, друг семьи, обратилась к руководству Гарварда с просьбой взять Эдингер на работу. Другие ученые писали письма правительству США, приводя доводы в пользу ее приезда. «Она первоклассный ученый-исследователь и в этом качестве пользуется доброй славой во всем мире», – писал американский палеонтолог Джордж Гейлорд Симпсон, подчеркивая, что Тилли Эдингер основала палеоневрологию, «научное направление исключительной ценности и значимости»[92]

. Пока решался вопрос с США, Эдингер нашла спасение в Лондоне, где прожила год, переводя тексты с немецкого языка в рамках программы Ассоциации экстренной помощи немецким ученым в изгнании.

Эдингер получила разрешение на переезд в США в 1940 г., и сразу после прибытия гарвардский Музей сравнительной зоологии пригласил ее на должность научного сотрудника. Гарвард, где ученые пели в преподавательской и насвистывали в холлах, стал для нее тихой гаванью. Она наконец обустроилась; пора было возвращаться к палеонтологии.