А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

Оскудение веры, ее формализация, безразличное отношение общества к религии, в конечном итоге и ставшее причиной нестроений русской жизни, бунта и гибели империи, констатируются Трубецким с помощью совершенно изумительного художественного образа – безразличие к древней иконе, записывание древних фресок новомодной аляповатой живописью в стиле художественного академизма: «Когда вера и жизнь церковная оскудела, преимущественно же в высших культурных слоях общества, эти образы стерлись, поблекли, лишились чудотворной красоты и силы. Русский храм почернел и закоптился; его оставленные, обветшалые стены либо покрываются свежей штукатуркой, либо расписываются вновь на западный лад по древнему полю, грубо, безвкусно и даже кощунственно»[450].

Со временем отношение братьев Трубецких к ряду хомяковских идей меняется. Причем наблюдается даже некоторое расхождение Сергея и Евгения в конфессиональном вопросе. Сергей более открыт в плане принятия католической теории власти и церковного авторитета, позитивно относится к решениям II Ватиканского собора, принявшего догмат о папской непогрешимости. Для него на первый план выдвигается не догматический вопрос, не споры о flioque и прочих неразрешимых церковных расхождениях, а духовный опыт, переживаемый верующими в церкви, святость, опыт церковности, который на поверку оказывается возможен и в западном христианстве. Летом 1891 года Сергей Трубецкой пишет брату из Динара, где проводит лето:

Я не жду, чтобы на догматической почве можно было бы подвинуть дело хоть на шаг вперед и достигнуть чего-либо, кроме пущих раздоров и соблазнов. Спор бесплодный и нехристианский, воистину братоубийственный по делам и духу, ведется века на догматической почве, несмотря на то, что в главном, во Христе, все хотят быть согласны. Из этого одного уже ясно, что нужно переменить самую почву этого спора. <…> Оставив археологию и догматическую схоластику, надо выдвинуть на первое место церковный вопрос. Такова, во всяком случае, задача русского богословия, которую преследовали и Хомяков, и Соловьев, несмотря на все их разногласие и ошибки. Ибо иначе придется до окончания века аргументировать против flioque от разума и авторитета, и обличать католиков и протестантов в ими же осужденных ересях, чтобы получить от них обратно ту же монету[451]

.

Вскоре после этого письма, 1 июля 1891 года, Сергей Трубецкой вновь пишет брату о тех же проблемах, упоминая имя Хомякова в необычном для него пренебрежительном контексте: «…Я, признаюсь, совершенно не понимаю твоего отношения к этому, католическому вопросу. С какого права ты признаешь папу маленьким антихристом, и как при таком условии упасешь ты себя от хомяковщины

(курсив мой. – А. К.)? Если кто должен понимать заслуги Соловьева, несмотря на его ошибки, так это мы»[452]

.

Таким образом, достаточно пренебрежительное, на первый взгляд, отношение философа к наследию Хомякова было вызвано своеобразным переносом акцентов в рассмотрении духовной традиции христианства. Для Трубецких главным были не догматические разногласия и не споры о словах, но жизнь в духе, «живое предание», церковность в ее живом опыте. Не случайно впоследствии, в эмиграции, воспитанный в семье философа Николай Сергеевич Трубецкой, один из основателей идейного течения евразийства, обратит особое внимание на религиозный быт народа, на «бытовое исповедничество».

Особый след хомяковское теоретическое наследие оставило в теоретических философских работах Сергея Трубецкого, особенно в его статьях, опубликованных в журнале «Вопросы философии и психологии», прежде всего – «О природе человеческого сознания» и «Основания идеализма».