А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

Во-первых, хомяковской представляется сама идея о соборной природе человеческого сознания, применения экклезиологического термина, взятого из Символа веры – соборность, кафоличность христианской Церкви к области философской, к учению о познании. Сознание понимается здесь не как индивидуальная способность человеческой личности, но как универсальная или, говоря философским языком, трансцендентная реальность, в которой отдельный эмпирический человек участвует, к которой он причастен. Начать можно с самого подхода к истории философии, где конкретные философские (и не только философские) формы связываются с религиозным характером культуры. Это хомяковское изобретение стало в дальнейшем важнейшим методологическим приемом русской религиозной философии. Так, С. Н. Трубецкой отмечал, что идея личного сознания неотделима от протестантского субъективизма в целом: «Средневековая схоластика, так же как и греческая философия, не ставила прямо вопроса о личности сознания… логический и психологический принцип средневековой, точнее общехристианской мысли был шире исключительно протестантского субъективизма: ибо наряду с личным началом человеческого сознания признавалась, очевидно, и возможная соборность этого сознания» (стоит заметить, что на эту цитату обращает внимание Г. Шпет в статье «Сознание и его собственник» (1916) и в принципе с ней соглашается)[453]

. «Сознание обще всем нам, и то, что я познаю им и в нем объективно, т. е. всеобщим образом, то я признаю истинным – от всех и за всех, не для себя только. Фактически я по поводу всего держу внутри себя собор со всеми»[454]

.

Тезис о соборности сознания, высказанный С. Н. Трубецким, является по своей сути хомяковским. Вот что писал А. С. Хомяков в статье «По поводу отрывков, найденных в бумагах И. В. Киреевского»: «Недоступная для отдельного мышления, истина доступна только совокупности мышлений, связанных любовью. Эта черта резко отделяет учение православное от всех остальных: от латинства, стоящего на внешнем авторитете, и от протестантства, отрицающего личности, от свободы в пустыне рассудочной отвлеченности». Именно слово «Любовь» оказывается здесь ключевым и для Хомякова, и для Трубецкого. Логичность и позитивность познания предполагают для Трубецкого лишь его «формальную соборность». Именно любовь сообщает этому познанию действенную конкретность: «…как признание реальности и причинности существ вытекает из возможной солидарности нашего сознания, так любовь есть деятельное осуществление этой солидарности» (588). Любовь, по Трубецкому, «является человеку сначала как инстинкт, затем как подвиг, наконец, как благодать», удивительно проявляя диалектику божественного и человеческого, восходящего и нисходящего в любви. Общество, скрепленное любовью и основанное на любви, – такова была мечта Трубецкого. Совершенная, божественная Любовь осуществима только в Церкви, но и земные организации в своем идеале должны стремиться к осуществлению «метафизического социализма». Не являлся ли таким воплощением соборной природы человеческого сознания Московский университет, которому Трубецкой отдал зрелые годы своей довольно короткой жизни и на посту ректора которого он отстаивал его автономию и умер? Хомяков также экстерном окончил физико-математический факультет Московского университета, а его дом на арбатской Собачей площадке собирал целый круг московских студентов, многие из которых составили потом цвет русской интеллигенции.

Не будем приводить здесь полный ряд аргументов, высказанных Трубецким в пользу тезиса о соборной природе сознания, но укажем на один из них, опять-таки в весьма значительной степени связанный с духом мысли Хомякова. Говоря о человеческой памяти и указывая на то, что феномен памяти шире сознания, что память включает в себя и чувственный опыт – причем не только отдельного человека, но и целых поколений и даже наций, Трубецкой выдвигает идею родовой памяти. Есть своеобразная взаимозависимость между личностью и родом: то, что приобретает личность в своем собственном опыте, становится достоянием рода, и напротив, сам личностный опыт организуется универсальными, родовыми формами.

В этих бесспорных словах – залог политической позиции братьев Трубецких, стремившихся к общественному идеалу благородного либерализма, мере и здравому смыслу в политике. Но ведь и Хомяков отнюдь не был охранителем и ретроградом, помышляя о будущем России, о ее гражданских свободах. Только эта свобода и на личностном уровне, и на уровне общественном была связана для него с той самой «родовой памятью», с нажитым отцами и дедами богатством веры и духа. «В оковах предания есть свобода, потому что внешняя жизнь уже готова для внутреннего духа; в свободе реформы есть рабский труд, потому что мысль должна себе создать внешние образы, заклейменные неизбежным произволом»[455].