А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

С приходом Устрялова в эмиграции к национал-большевизму, сутью которого была идея о неизбежности перерождения советской власти в национальную русскую государственность, тезис о том, что в революции очевиден «причудливо преломленный и осложненный дух славянофильства», понимается им уже позитивно (при этом отмечается и «западническая» ее составляющая). Да, нынешнее состояние России похоже на бред, но «все же это бред великого народа, в тысячу раз более содержательный и плодотворный, нежели здравое житие всякого рода дутых карликовых ничтожеств, высыпавших, подобно грибам, на нездоровом стволе современного человечества» (из статьи 1920 года «Два страха»); «духовная роль России в мире становится исключительной, как никогда»[666] (из статьи 1922 года «Пророческий бред»). То, что раньше казалось Николаю Васильевичу позорным крахом Отечества, теперь представляется ему исполнением великой всемирной миссии, прелюдией новой эпохи мировой истории, смысл которой – «в ниспровержении устоев формально-демократической государственности 19 века»

[667] (из статьи 1923 года «Шестой октябрь»). Будучи внешне (марксизм) «последним продуктом западной культуры», революция «по внутреннему и наиболее интимному существу своему есть величайший бунт против нее. Этот бунт в плоскости официальной идеологии нынешней Москвы выражается в лозунгах – “Долой парламентаризм!”, “Долой формальную демократию!”, “Долой политическое реформаторство!”. Но конечный, предельный пафос всех этих лозунгов, скрытый от официального штампа, есть, несомненно, протест (пусть опасный по существу и уродливый по форме) против того, что славянофилы называли “внешней правдой”, “рационализмом западной культуры”»[668]

(из записной книжки 1920 года). Устрялов солидаризируется со славянофильским диагнозом (подтверждаемым западными авторами типа Шпенглера) причин кризиса европейской культуры: «Корень болезни – там, в ее душе. В душе человека, теряющего бесценный дар веры и стоящего перед необходимостью заменить веру рассудком, расчетом, самостоятельным решением»[669] (из статьи 1924 года «Судьба Европы»). Революция, надеется мыслитель, через отрицание придет к утверждению положительных национальных ценностей, окончательно, во всей полноте, откроет «духовный лик России». Неоднократны его прямые ссылки на тексты классиков славянофильства: «Более, чем когда-либо кажутся проникновенными бредовые слова Конст Аксакова о русской истории: – “Русская история имеет значение Всемирной Исповеди. Она может читаться, как жития святых”» (из статьи 1922 года «Вперед от Вех»); русский народ «превращает Россию подлинно в радугу нового мира <…>, словно оправдывая старые слова ее поэта, обращенные к ней:

О, недостойная избранья.Ты – избрана!..»[670]

(из статьи 1922 года «Народ в революции»; цитата из стихотворения Хомякова «России»). Часто ссылается теоретик национал-большевизма и на авторов, формально не принадлежащих к славянофильскому кругу, но разделяющих веру последнего в особый исторический и духовный путь России: В. Ф. Одоевского, А. И. Герцена, К. Н. Леонтьева. В то же время Устрялов не прекращает полемику со славянофильским «бунтом против Петра»: «Петр не убил (и не хотел, и не мог убить) русского духа, а лишь создал более совершенные, приспособленные внешние формы его проявления. Хомяков понимал это лучше своей школы, называя петровский переворот “страшной, но благодетельной грозой”. Русская культура не погасла, а расцвела с “петербургским периодом”. Само славянофильство есть его продукт» (из записных книжек 1920 года); «конечно, не правы те, кто, следуя славянофилам, упрекают Петра в “денационализации” России. <…> Петр – великое звено в русской истории, от московской самозамкнутости к всемирно-историческим задачам» (из статьи 1925 года «Медный всадник»)[671].