Обращается Устрялов в эмиграции к славянофильству и как ученый. В 1925 году в Харбине, где он профессорствовал, в томе первом Известий Юридического факультета появляется его большая работа «Политическая доктрина славянофильства. (Идея самодержавия в славянофильской постановке)», вышедшая и отдельной брошюрой. В примечании указано, что это текст речи 1923 года, но, судя по всему, в большей своей части материал для нее был собран еще в России (известно название одной из пробных лекций, прочитанной молодым правоведом в 1916 году в Московском университете перед получением должности приват-доцента, – «Идея самодержавия у славянофилов»). Интересно, что автор называет статью одной из глав книги о «мировоззрении и историческом развитии славянофильства». К сожалению, мы не знаем судьбы этого исследования, скорее всего, оно не было завершено. «Политическая доктрина славянофильства» – одна из первых в отечественной научной литературе работ, специально посвященных указанной теме; нам представляется, что и на сегодняшний день это наиболее ясное и четкое ее изложение. Нет смысла его здесь воспроизводить, обратимся сразу к выводам Устрялова. Он полагает, что славянофильская государственная теория «в наше время <…> уже окончательно утратила характер какой бы то ни было практической значимости, политической злободневности», она – «своеобразное дитя русского романтизма, идеализма сороковых годов», конечно, «нельзя отказать ей в привлекательной нравственной возвышенности, в органическом культурном благородстве», но «вряд ли нужно доказывать всю фантастичность этой парадоксальной теории анархического монархизма»[672]
. Мыслитель критикует славянофилов (в качестве материала привлекаются сочинения А. и Д. Хомяковых, братьев Аксаковых и А. И. Кошелева) по следующим пунктам: 1) научно несостоятельно и религиозно греховно представлять самодержавие как единственное истинное христианское государственное устройство; 2) разделение Земли и Государства – абстракция, не имеющая отражения в реальности; 3) неверно умаление государства за счет общества, государство качественно выше общества; 4) ошибочно считать русский народ «негосударственным», несмотря на анархические устремления русской души, «творческая великодержавность» в истории России все же торжествует; 5) Петербург – не отрицатель Москвы, а ее преемник; гибель петербургской монархии во многом связана со славянофильскими увлечениями ее последних представителей; 6) на практике невозможно было бы вывести политические проблемы из ведома «неполитических» Земских соборов; 7) неправильно полагать, что интерес к государственным делам несовместим с подлинно духовной жизнью; 8) в славянофильстве проявляется исконный русский максимализм с его отрывом от «царства фактов» во имя идей и идеалов, игнорированием иерархии нравственных ценностей, смешением граней. Но, несмотря на эту жесткую и принципиальную критику, Устрялов согласен с тем, что «в царстве ценностей праву принадлежит подчиненное место» (доказательству этого тезиса посвящена его специальная работа середины 1920-х годов «О разуме права и праве истории»), принимает и славянофильское понимание власти как «повинности, обязанности». Более того, он утверждает, что «в основе славянофильских рассуждений лежала все-таки плодотворная интуиция», славянофилы «проницательно угадали опасность формальной демократии», они «смутно чувствовали, что принцип этот, чтобы быть живым, должен быть органичным, должен захватывать душу человеческую, должен корениться в тайниках веры, в обаянии авторитета, а не в зыбких выкладках корыстных расчетов». Славянофилы искали государственную форму, «преодолевающую пороки демократии западного типа, как политической формы поздней дряхлеющей цивилизации», пусть «их рецепт оказался неудачным <…> но ведь задача остается <…> по-видимому, именно она является и одною из основных тем современного нам великого кризиса русской истории, великой русской революции <…>»[673]. Как видим, идеология властно вторгается и в научные штудии теоретика национал-большевизма. Завершается работа формулировкой двух главных идей славянофильского мировоззрения: 1) преобладание духовного начала над внешними формами исторического бытия; 2) своеобразие духовного лика и исторических путей России. «Обе эти идеи пребудут и после исчезновения славянофильства», они – «прочное достояние русской культуры»[674].