А вдруг?.. Тревога: как она управляет нами, а мы – ею

Через некоторое время Исаак начал задумываться о другом «худшем»: о скотоложстве. Сколько он себя помнил, он любил животных, и его тошнило от одной только мысли, что кто-то может изнасиловать невинное существо. Или?..

Вскоре это уже закрадывалось в голову Исааку при виде любой кошки или собаки. Какого-нибудь виляющего хвоста было достаточно, чтобы он начал прислушиваться к себе в попытке нейтрализовать зоофильские мысли. А вдруг это животное вызывает у него влечение? Исаак заставлял себя смотреть на собачий анус и пытался вообразить половой акт. Испытал он влечение или нет? Но стоило Исааку задуматься об этом, как влечение, конечно же, обнаруживалось! «С чего бы, – спрашивал он себя, – собака или кошка вызывают у меня мысли об их половых органах и о сексе с животными? Ответ может быть один: секс с собакой или кошкой – это то, чего я хочу на самом деле»[361].

Навязчивые мысли на темы, связанные с сексом и насилием, сегодня являются самым распространенным видом обсессии – более распространенным, чем постоянное мытье рук. Несколько общих опросов более или менее однозначно показали, что те или иные навязчивые мысли иногда возникают почти у всех (точнее, у 94 процентов опрошенных). Не обязательно зоофильские, но на тему, которую респондент воспринимает как отвратительную, пугающую, вызывающую тревогу. Таким образом, обсессия не вырастает из мысли самой по себе; проблема возникает, когда человек хочет избавиться от таких мыслей[362].

Одно из наиболее ярких изображений этой проблемы можно найти в книге Роуз Бретешер «Чистота», название которой отсылает к компульсивному синдрому чистоты, сопровождающемуся навязчивыми ритуалами. В первый раз «образ мелькнул», когда Бретешер была четырнадцатилетней девочкой. И все же мысль запала ей в голову.

«Я беззвучно произнесла слово в темноте и шлепнула себя по губам: „А вдруг я педо…“»[363]

Внешне Бретешер удавалось жить нормальной подростковой жизнью, сосредоточенной на развлечениях и знакомствах с парнями, но ее десять лет с утра до ночи мучил вопрос: «Я педофилка? Педофилка? Педофилка?» Через некоторое время Бретешер начала бояться, что в детстве она, возможно, совершила насилие; воспоминание о нем она вытеснила, но пыталась разобраться в ситуации во время учиненных самой себе допросов:

А вдруг я в детстве совершила какие-то педофильские действия?

А вдруг они могут повториться?

А вдруг те дети вспомнят о моем преступлении и расскажут все полиции?

А вдруг меня изолируют от семьи, посадят в тюрьму?

А вдруг мою фотографию напечатают в газете?

Как я могла сотворить такое?

…

Нет.

Нет.

Нет.

Противно.

Лучше умереть.

Никогда бы не смогла.

Никогда не смогу.

Никогда[364].

Однако в допросе заключено и двойное наказание: мысль следующего метаплана сама обвиняет себя в том, что слишком занята этими размышлениями:

Нравятся ли мне эти мысли?

Нет.

Нет.

Нет.

Так почему же я не могу выбросить их из головы?

Что они означают?

Что-то же они должны значить[365].

Бретешер сосредоточенно размышляет о психоаналитической формулировке вопросов и о том, как она отождествляет себя с мыслями: «Я всегда полагала, что мои мысли исходят из какой-то глубокой, бессознательной части меня, что они выражают некое подавленное фрейдистское желание, которое пытается выйти на поверхность. Я всегда полагала, что я – это мои мысли»[366].

Однако сексуальность как современная территория риска не может объясняться только по Фрейду. Социологи давно уже исследуют, как она проявляется в нашей личности. Открыть в себе сексуальное желание – не то же, что обнаружить у себя новые музыкальные вкусы. Участие в сексуальных практиках имеет больше смысла, чем занятие новым видом спорта. Сексуальность требует всей нашей сути, ее притязания простираются до самого ядра личности. Каждый из нас так или иначе чувствует необходимость основательно разобраться со своей сексуальностью и признать ее[367].

Сексуальность контролируется общественными установками, и это не новость. Даже в самых толерантных культурах присутствует определенная форма социального регулирования. Нового здесь то, что это регулирование в значительной степени осуществляется через «я».