А вдруг?.. Тревога: как она управляет нами, а мы – ею

В доиндустриальной Европе существовал строгий запрет на сексуальные практики, считавшиеся греховными. Но грех есть и останется скорее действием человека, чем его состоянием. С появлением идей о разных видах «сексуальности» (понятие, которое в его современном значении впервые появилось в английском и шведском языках в конце XIX века) происходит сдвиг. Этот сдвиг можно проследить до рубежа XIX – XX веков, когда появилась сексология.

«Наука о сексуальности» возникла под влиянием растущего желания государства управлять рисками наследственности, проституции и заболеваний, передающихся половым путем. Новая наука быстро вытеснила разные грехи, по-медицински заменив их физическими и психическими расстройствами (в числе первых оказались фетишизм, садомазохизм, некрофилия, зоофилия); с некоторых впоследствии сняли клеймо патологии. Британский социолог Джеффри Уикс подводит итог развитию этой науки так: «Сексология одновременно создала и исследовала новый материк знаний, благодаря чему слово „сексуальность“ наполнилось новым смыслом»[368].

В своем анализе западной сексуальности Мишель Фуко отмечает, что ни одно общество никогда не создавало так много сексуальных категорий за столь короткое время. После появления сексологии сексуальность перестали вытеснять: «О нем [о сексе], может статься, мы говорим больше, чем о чем бы то ни было другом», – предполагает Фуко. Скорее всего, Исаак вряд ли обеспокоился бы насчет своей бессознательной зоофилии, если бы немецкий психиатр Рихард фон Крафт-Эбинг не ввел в 1886 году этот термин в обиход, опубликовав авторитетный труд «Половая психопатия».

Точно так же Бретешер затруднилась бы с проведением самодопросов, если бы не другой диагноз Крафт-Эбинга – эротическая педофилия[369].

Тот факт, что педофилия кажется более распространенной темой навязчивых мыслей, чем, например, зоофилия, – у нее даже есть собственное сокращенное название, P-OCD, pedophilia-themed OCD[370] – частично объясняется тем, что педофилия представляет собой исключительно тяжкое преступление. К тому же она занимает уникальное место в культуре. Педофилия как символ чистого зла с 1980-х годов становится все более популярной темой как в литературе, так и в кино. Сексуальное насилие над детьми обрело ценность и для СМИ, и чем больше жестоких и извращенных подробностей (сети педофилов, сатанистские ритуалы, знаменитости), тем чаще сообщают о случаях педофилии. Фигура педофила десятилетиями культивировалась как образ угрозы, которая может таиться везде. Парадоксальным результатом этого процесса стало то, что социолог Фрэнк Фуреди описал как

нормализацию педофилии[371].

Когда ученые в рамках одного исследования предложили участникам интерпретировать фотографию мужчины, обнимающего ребенка, большинство респондентов увидели в мужчине педофила, а не любящего отца. По словам Фуреди, предупреждения и правила, призванные противодействовать педофилии, приводят к тому, что педофилия становится чем-то обыденным. Сейчас широко обсуждаются появившиеся изначально в британских детских садах, школах и юношеских спортплощадках no touch правила, которые запрещают учителям прикасаться к детям. Обнять ребенка, чтобы утешить его, или исправить движение на уроке физкультуры из-за этих правил не так-то просто. Стали возникать абсурдные ситуации вроде той, когда британских учителей попросили во время жары смазывать детям лица солнцезащитным кремом, однако профсоюз рекомендовал этого не делать, поскольку такие действия могут показаться подозрительными[372]

.

Исследователи, пытавшиеся выяснить, как учителя справляются с этим кризисом доверия, пишут: «…по словам многих респондентов, они боялись, что на них будут смотреть как на людей, задумавших преступление на сексуальной почве; они вели себя так, будто не доверяли друг другу… они не верили, что другие (взрослые и дети) воспримут их действия как безобидные и уместные»[373].

По словам Фуреди, «взрослые вынуждены вести себя так, будто они не заслуживают доверия». Самое низкое, самое дикое – «немыслимое» – странным образом присутствует и в наших представлениях о других людях, и в наших представлениях о том, как другие представляют нас. Вместо презумпции невиновности отправной точкой стало «виновен, пока не будет доказано обратное». Если добавить к этому фрейдистскую подозрительность по отношению к себе, то навязчивые мысли Бретешер сразу перестают казаться чем-то экзотическим[374].

Третья территория риска: агрессия

Сознательное «я» способно вытеснять сексуальность; нам это известно по истории доктора Джекила и мистера Хайда, а также из мудрых пословиц вроде «В тихом омуте…». А еще нам известно, что агрессию тоже можно отправить в архивы бессознательного. При этом агрессия способна превратиться во что-то извращенное, чудовищное. Бывали случаи, когда люди совершали убийство во сне.