Актрисы старой России. От Асенковой до Комиссаржевской

И прибавлял:

«Мне уже наскучило моё одиночество. Я Иоганнес без жены, не учёный Иоганнес и не добродетельный».

А Ольга Леонардовна, зажав в кулак своё горе, с новой силой окунулась в работу. Она старалась не вспоминать о свалившейся беде, она писала о театре, театре, только о театре. Торопила с творческой работой:

«Пьесу ты должен писать, несмотря на приезд именитых гостей. Ты должен писать, должен знать, что это нужно, что этого ждут, что это хорошо».

А между тем уже шёл 1903 год. Она знала, что болезнь не отпускает, что ведёт медленное и неудержимое наступление, знала и подбадривала:

«Ты как литератор нужен, страшно нужен, нужен… чтоб люди помнили, что есть на свете поэзия, красота настоящая, чувства изящные, что есть души любящие, человечные, что жизнь велика и красива».

Чехова не нужно было торопить. Он всю жизнь работал, работал, работал. Творчество для него — всё, как тоже всё для его супруги сцена. Старался не жаловаться лишний раз. Но любящую супругу не обманешь. Ольга Леонардовна с волнением писала:

«Как ты? Что ты? Впрочем, чего я спрашиваю? Ведь я всё знаю, всё. Как ты сидишь в кресле и смотришь в камин, и мне кажется, что этот камин для тебя что-то живое; как ты бродишь, как останавливаешься у окна и смотришь вдаль, на море, на крыши домов. Как садишься на постель около стола, когда принимаешь порошок какой-нибудь. Мне кажется, что я знаю всё, о чем ты думаешь. То есть я не могла бы рассказать, но чувствую твои мысли. Ты смеешься? У тебя лицо, верно, теперь хмурое, то есть безразличное. Когда ты со мной, ты мягкий и улыбаешься».

Подгонять Чехова не было нужды, скорее даже надо было притормозить работу, чтобы найти время на врачей. Тщетно. Он отдался в руки медицине лишь после того, как сдал срочную работу — пьесу, которую ждали.

Начало двадцатого века… Диагноз зазвучал привычнее. Теперь уже чахотку именовали туберкулёзом. Но название не меняло того, что накатывалось на больного. Сам врач, он не спешил к врачам, поскольку понимал, что в его положении нельзя сказать, мол, упущено время. Оно упущено однажды и навсегда ещё в самом начале. Исцеление от чахотки — редчайшее чудо.

Болезнь наступала, а Чехов боролся с ней один на один. Многие осуждали Ольгу Леонардовну за то, что не помчалась к нему, бросив всё. Не каждому было известно, что он сам не позволял этого.

Лидия Алексеевна Авилова в книге «Чехов в моей жизни» в отчаянии писала:

«Я узнала, что он один в Ялте, а Книппер в Москве, и я сделала вот что: я написала записочку, в которой передавала просьбу нашей общей знакомой, А. А. Луганович, переслать её письмо П. К. Алехину, адрес которого Антону Павловичу, наверное, известен. Письмо Луганович я положила в отдельный конверт. Луганович писала Алехину, что узнала об его женитьбе и горячо, от всего сердца желает ему счастья. Она писала, что и сама успокоилась и, хотя вспоминает его часто, вспоминает с любовью, но без боли… Она счастлива и очень хотела бы знать, счастлив ли также и он».

Потом Алехина благодарила его за всё, что он ей дал.

«Была ли наша любовь настоящая любовь? Но какая бы она ни была, настоящая или воображаемая, как я благодарю вас за неё! Из-за неё вся моя молодость точно обрызгана сверкающей, душистой росой. Если бы я умела молиться, я молилась бы за вас. Я молилась бы так: Господи! пусть он поймет, как он хорош, высок, нужен, любим. Если поймёт, то не может не быть счастлив».

И получила ответ:

«Низко, низко кланяюсь и благодарю за письмо. Вы хотите знать, счастлив ли я? Прежде всего я болен. И теперь я знаю, что очень болен. Вот вам. Судите, как хотите. Повторяю, я очень благодарен за письмо. Очень.

Вы пишете о душистой росе, а я скажу, что душистой и сверкающей она бывает только на душистых, красивых цветах.

Я всегда желал вам счастья, и, если бы мог сделать что-нибудь для вашего счастья, я сделал бы это с радостью. Но я не мог. А что такое счастье? Кто это знает? По крайней мере, я лично, вспоминая свою жизнь, ярко сознаю своё счастье именно в те минуты, когда, казалось тогда, я был наиболее несчастлив. В молодости я был жизнерадостен — это другое.

Итак, ещё раз благодарю и желаю вам и т. д. Алехин».

Таким вот замысловатым способом удалось в предпоследний раз написать Чехову и получить от него ответ. Было и ещё одно её письмо, и был его ответ уже в 1904 году, но там речь шла о благотворительной деятельности во время войны с Японией.

А. П. Чехов с О. Л. Книппер-Чеховой

После успешной постановки «Вишневого сада», ради которой Антон Павлович провёл в Москве всю зиму 1903–1904 годов, он почувствовал себя хуже. Врачи рекомендовали срочно ехать на лечение в Германию, в Шварцвальд. На этот раз Ольга Леонардовна, не задумываясь, попросила отпуск. И никто не посмел отказать. И Станиславский, и Немирович-Данченко понимали весь трагизм ситуации. Они не были врачами, а потому не могли предполагать, что состояние не просто плохое — оно катастрофическое.