Актрисы старой России. От Асенковой до Комиссаржевской

Я, в экстазе, бросилась в комнату директорской ложи и, бесцеремонно схватив за рукав Ивана Сергеевича, потащила его на сцену ближайшим путём. Мне так хотелось показать его всем, а то сидевшие с правой стороны не могли его видеть. Иван Сергеевич очень решительно заявил, что, выйдя на сцену, он признает себя драматическим писателем, а это ему „и во сне не снилось“, и потому он будет кланяться из ложи, что сейчас же и сделал. „Кланяться“ ему пришлось целый вечер, так как публика неистовствовала. Я отчасти гордилась успехом пьесы, так как никому не пришло в голову поставить её раньше меня…»

Ну разумеется, не обошлось и без традиционного поздравления за кулисами. После третьего действия, в котором была знаменитая, по словам Савиной, сцена Верочки с Натальей Петровной, Иван Сергеевич всё-таки пришёл за кулисы.

«С широко открытыми глазами подошёл ко мне, — вспоминала Савина, — взял меня за обе руки, подвёл к газовому рожку, пристально, как будто в первый раз видя меня, стал рассматривать моё лицо и сказал:

— Верочка… Неужели эту Верочку я написал?! Я даже не обращал на неё внимания, когда писал… Всё дело в Наталье Петровне… Вы живая Верочка… Какой у вас большой талант!

Я, чувствуя себя Верочкой, то есть семнадцатилетней девочкой, услыхав такие слова, ничего не могла придумать умнее, как подскочить, обнять и крепко поцеловать этого милого, чудного автора. Тут стояла моя мать, вся в слезах от волнения, а в дверях уборной — толпа, жаждавшая видеть Тургенева вблизи. Он ещё раз повторил свои слова и, уходя, опять сказал:

— Неужели это я написал?!

Я повела его за кулисы знакомить с исполнителями. Он всех благодарил, а Варламова поцеловал. Все вышли на сцену, антракт затянулся, но публика не волновалась, зная, что автора „чествуют“ за кулисами. Я ног под собою не чувствовала от восторга. Абаринова всё твердила: я ведь с ним знакома, я брала уроки у m-me Виардо…».

Вечер прошёл так сумбурно, что Савиной трудно было до конца осмыслить и осознать случившееся. Пьеса пользовалась всё большей и большей популярностью. И с особым восторгом зрители приняли автора пьесы.

Мария Гавриловна чувствовала себя именинницей. Но всё то, что произошло, оказалось только началом…

16 марта 1879 года к актрисе приехал Александр Васильевич Топоров. Он весь сиял. Но причины этого сияния выложил не сразу.

— Ну-с, догадайтесь, какое известие я вам привёз? — спросил таинственным голосом.

Мария Гавриловна с любопытством посмотрела на него, но не нашла что сказать, лишь молвила:

— Не томите!..

— Вас собирается навестить высокий и, как мне кажется, желанный для вас гость.

— Иван Сергеевич?

— Да, к вам в гости приедет Тургенев, — кивнул Топоров. — Собственно, я и не сомневался, что угадаете.

— Когда же его ждать? — с волнением спросила актриса.

Топоров засмеялся:

— Сейчас я вас окончательно сражу. Он будет у вас часа через два…

Вот это сюрприз! Мария Гавриловна растерялась, засуетилась. В последствии она писала:

«Нечего и говорить, с каким волнением я ждала этого визита и как готовилась к нему; но всё вышло совсем не так, как я воображала. Иван Сергеевич всё всматривался в меня с любопытством, расспрашивал о моём поступлении на сцену, о моих взглядах на искусство, о моём семейном положении и сказал между прочим, что я напоминаю ему манерой игры знаменитую французскую актрису Деклэ, умершую от чахотки двадцати четырёх лет (для неё была написана „Фру-Фру“), но что у неё не было моей непосредственности. Видно было, что он рассматривает меня, как диковинную „обезьянку“. Сначала я немножко „боялась“, но, инстинктивно чувствуя, что я заинтересовала его, решилась сказать, что пришло в голову в данную минуту, тем более что от меня не ускользнуло его как бы удивление: „Вот, мол, ты какая, русская актриса“, — и это меня задело, задело моё национальное чувство, и досадно было за него. Со свойственной мне и доныне экспансивностью, я забыла, что я хозяйка, принимающая гостя, забыла свою робость, необходимый такт и… выпалила монолог против его западничества и в защиту русского искусства, которым он „не интересуется, как забытой им Россией“… Когда я кончила, Иван Сергеевич сидел, откинувшись на спинку кресла, с широко открытыми глазами, с которых свалилось пенсне, и беспомощно разводил руками… Топоров, присутствовавший при этом (они вместе приехали), говорил мне потом, что Иван Сергеевич долго не мог отделаться от впечатления моей выходки и всё вспоминал разные фразы».

Да и сама Мария Савина после ухода Тургенева переживала. Даже немного ругала себя, хотя говорила ведь искренне, и, быть может, случись такая возможность, не постеснялась повторить всё снова. В своих воспоминаниях она рассказала о реакции Топорова на её монолог:

«Задели вы Ивана Сергеевича упрёком, и очень хорошо сделали, — восхищался Александр Васильевич, боготворивший Тургенева и мечтавший перетащить его „домой“. Он ненавидел m-me Виардо всеми силами души и не пропускал случая сказать что-нибудь злое по её адресу (не в присутствии Ивана Сергеевича, конечно)».