Актрисы старой России. От Асенковой до Комиссаржевской

«Кто видел Савину в „Провинциалке“ — не мог не поразиться её интонациями, игрою её лица, то томным, то торжествующим блеском её глаз именно в разговоре с графом, — тот может себе представить Тургенева при виде такого исполнения. Недаром Достоевский сказал ей в этот вечер: „У вас каждое слово отточено, как из слоновой кости…“ С этого времени начинается ближайшее личное знакомство Тургенева с Савиной. Она, очевидно, произвела на него сильное впечатление не только как изящная в своей отзывчивости женщина, но и как чуткая артистка, знающая цену и свойства своего дарования и умеющая его применять со всей его силой к горячо ею любимому искусству. Письма к ней и свидания с нею потянулись длинной чередой. Первые очень скоро вышли из рамок условной вежливости, приняли задушевный тон и вскоре стали отражать в себе нарастающую привязанность Тургенева, которую с полным основанием можно назвать любовью. В глазах его Савина, вероятно, имела не меньше блестящих достоинств, чем Виардо. И она возбуждала восторг публики, и ей иногда хотелось сказать во вдохновенные минуты ее творчества: „Стой! Какою я теперь вижу, останься навсегда такою в моей памяти…“ — и с нею можно было делиться своими мечтами и планами, замыслами и откровенным мнением о своих современниках. Но она была, сверх того, своя, родная, русская, которой, конечно, были более понятны и близки чувства и мысли Тургенева по отношению к России, к её народу и его языку. И, наконец, — чего уже не было там, — она блистала и очаровывала своей молодостью. Во время первых представлений „Месяца в деревне“ ей было всего 25 лет, а знакомство с нею Тургенева совпало с тем временем в его жизни, когда… он, приезжая на родину, повсюду был встречаем выражениями общей восторженной любви. Это его молодило, вливало в него новую бодрость. Отложивший вскоре после „Призраков“ и „Довольно“ перо с непоколебимым решением никогда больше не брать его в руки, он почувствовал, что литературная жилка в нём вновь зашевелилась, и спрашивал себя: „Неужели из старого, засохшего дерева пойдут новые листья и даже ветки?..“»

А потом была переписка. Спустя полтора месяца после знакомства, 24 апреля 1879 года, Тургенев писал:

«Милая Мария Гавриловна!

Вчера, поздно вечером, получил я ваши два письма… — и почувствовал (и не в первый раз после моего отъезда из Петербурга) — что вы стали в моей жизни чем-то таким, с которым я никогда не расстанусь».

А через некоторое время в очередном письме писатель признался:

«…Встретить вас на пути было величайшим счастьем моей жизни, моя преданность и благодарность вам не имеет границ и умрёт только вместе со мной…»

Тургенев влюблялся часто, правда, влюблялся ненадолго, но тут… Тут что-то было особенное. Мария Гавриловна чувствовала, что Тургенев влюблён в неё. Но что она могла сделать? Она относилась к нему с огромным уважением, но могла ли быть в её сердце любовь?

Она была искренней, она выражала своё отношение к писателю не стесняясь. Когда он зашёл к ней в гримёрную, чтобы сказать слова благодарности за необыкновенное исполнение роли Верочки в «Месяце в деревне», она бросилась навстречу, обвила его шею руками и поцеловала в щеку. Что он мог подумать? Быть может, в его сердце мелькнула тень надежды, что чувства могут быть ответными?

Он признавался: «О вас я думаю часто, чаще, чем бы следовало. Вы глубоко вошли в мою душу… Я люблю вас…»

Недаром Иван Сергеевич, как влюблённый юноша, бросился в Мценск, сел в поезд, чтобы проехать вместе со своей возлюбленной хотя бы немного, чтобы побыть с ней рядом.

Прошло два дня после встречи на вокзале, и Тургенев 19 мая 1880 года с грустью написал:

«…Какую ночь мы бы провели… А что было бы потом? А Господь ведает! И к этому немедленно прибавляется сознание, что этого никогда не будет… и вы только напрасно укоряете себя, называя меня „своим грехом“! Увы! я им никогда не буду. А если мы и увидимся через два, три года — то я уже буду совсем старый человек, вы, вероятно, вступите в окончательную колею вашей жизни — и от прежнего не останется ничего. Вам это с полугоря… вся ваша жизнь впереди — моя позади — и этот час, проведенный в вагоне, когда я чувствовал себя чуть не двадцатилетним юношей, был последней вспышкой лампады. Мне даже трудно объяснить самому себе, какое чувство вы мне внушили. Влюблён ли я в вас — не знаю; прежде это у меня бывало иначе. Это непреодолимое стремление к слиянию, к обладанию — и к отданию самого себя, где даже чувственность пропадает в каком-то тонком огне… Я, вероятно, вздор говорю — но я был бы несказанно счастлив, если бы… если бы… А теперь, когда я знаю, что этому не бывать, я не то что несчастлив, я даже особенной меланхолии не чувствую, но мне глубоко жаль, что эта прелестная ночь так и потеряна навсегда, не коснувшись меня своим крылом…»

В гостях у милого дедушки

И всё-таки в гостях у Ивана Сергеевича в Спасском-Лутовинове Мария Гавриловна побывала. Она приехала специально, по его приглашению, и случилось это летом 1881 года.