Актрисы старой России. От Асенковой до Комиссаржевской

Если не удастся отговорить Рощина, — он застрелится. Пусть живут! Для бесхарактерных людей нет мысли милее, как думать о самоубийстве. Только думать. Но зато они думают о нем часами, охотно, подробно, — и очень любят представлять себе, как „падут жертвами“, самоотверженными, и как на их могиле пусть вырастет чужое счастье!»

Но дома Рощин-Инсаров оказывается не один. Малов как-то упускает, что у его мнимого соперника есть женщина, что он постоянно живёт с хористкой. Когда же швейцар меблированных комнат сообщает, что Рощин-Инсаров не один, это вызывает обратную реакцию.

Влас Дорошевич описывает сцену — всё это описано именно со слов самого Малова, но, вероятнее всего, без преувеличений. Разве что с добавлением своих размышлений по поводу тех или иных поступков.

«— Как? У него нет, не может быть даже этого извинения: увлечение?! Он разбивает моё счастье, даже не увлекаясь моей женой? Он увлекает её, а сам… Нет, не может быть! Это было бы чудовищно! Хам соврал!

Г-н Малов вбегает в номер Рощина-Инсарова и рвется к нему в спальню:

— Чтоб удостовериться своими глазами!

Рощин встречает его на пороге:

— Нельзя, там женщина!

(…) Перед молодым, красивым Маловым стоял, в утреннем „неглиже“, человек, с поредевшими волосами, с чёрными зубами, с красными от кутежей глазами, с дряблой, отвисшей кожей лица.

„И на эту полуразвалину променять меня, — меня!“

— Мне надо с тобой поговорить!

— Сейчас… Я оденусь, мы пойдем, и я к твоим услугам… Здесь неудобно…

Бедняга Рощин, вероятно, больше всего боялся, чтоб его „дама“, услыхав разговор, не закатила ему потом сцены.

Рощин начал умываться. А Малов, ходя по комнате, задавал ему вопросы:

— Сколько платишь за комнату?

— Столько-то.

— Недорого.

Рощин умывался долго и старательно принялся чистить себе щеткой ногти. Это уже похоже на издевательство!

Этот jeune-premier, занимающийся чисткой ногтей в то время, как у его собеседника, — он знает, — разрывается сердце на части. Г-ну Малову особенно действовала на нервы эта чистка ногтей.

Он не выдержал…

Г-н Малов не помнит, что произошло. Он выхватил револьвер. Что-то упало. Он куда-то побежал…»

Рощин-Инсаров убит! Влас Дорошевич признает, что приведённый им рассказ о происшествии «очень хорош, психологически удивительно верен, есть черточки, прямо удивительно тонко подмеченные, но у него есть один недостаток: он принадлежит г. Малову».

И тем не менее иного уже быть не может рассказа, ибо второй участник происшествия всё случившееся унёс с собой.

Трагична судьба актрисы Анны Александровны Пасхаловой, трагична до отчаяния.

Влас Дорошевич сказал несколько слов и о ней:

«Г-н Малов любит свою жену. Несомненно. Хотя особою любовью.

Через несколько минут после убийства одним из первых его вопросов в участке было:

— А позволят жене следовать за мной в каторгу?

Г-же Пасхаловой, после убийства из-за нее ни в чем не повинного человека, г. Малов внушает, вероятно, ужас, смешанный с каким-то другим чувством. Она, ранним утром, когда в соборе никого не было, молившаяся и рыдавшая у гроба Рощина-Инсарова, ни разу не нашла в себе сил, чтоб посетить мужа в тюрьме. А когда ей передали его просьбу — хоть приехать во двор тюрьмы, чтоб он мог видеть ее хоть из окна, — она ответила:

— Довольно этих комедий!»

Об этой истории было написано много. О ней стало известно и писателю Алексею Максимовичу Горькому. В очерке «Убийцы» он, которого однажды посетил Малов, писал, сравнивая его с другими негодяями:

«Ещё более противен был художник Малов, убивший известного артиста сцены Рощина-Инсарова. Он выстрелил Инсарову в затылок, когда артист умывался. Убийцу судили, но, кажется, он был оправдан или понёс лёгкое наказание. В начале девятисотых годов он был свободен и собирался приложить свои знания художника в области крестьянских кустарных промыслов, кажется, к гончарному делу. Кто-то привёл его ко мне. Стоя в комнате моего сына, я наблюдал, как солидно, неторопливо раздевается в прихожей какой-то брюнет, явно довольный жизнью. Стоя перед зеркалом, он сначала причесал волосы головы гладко и придал лицу выражение мечтательной задумчивости. Но это не удовлетворило его, он растрепал причёску, сдвинул брови, опустил углы губ, — получилось лицо скорбное. Здороваясь со мною, он уже имел третье лицо — лицо мальчика, который, помня, что он вчера нашалил, считает, однако, что наказан свыше меры, и поэтому требует особенно усиленного внимания к себе.

Из убийства Рощина-Инсарова Малов был не прочь приготовить роман и предложил Горькому заняться этим:

— Всего мучительнее для меня был газетный шум. Писали так много. Вот, посмотрите!

Он вынул из бокового кармана толстенькую книжку, в ней были аккуратно наклеены вырезки из газет.

— Не хотите ли воспользоваться? — предложил он. — Убийство из ревности — тема для очень хорошего романа.

Я сказал, что не умею писать очень хороших романов…»

Вот такая история произошла с талантливым артистом, который зажёг на какое-то время израненное сердце Веры Фёдоровны Комиссаржевской.