Алтарь времени

Наверху стихло, затем ухнуло с новой яростной мощью. Приглушённые возгласы, казалось, влагой оседали на низком потолке. Штернберга начало трясти. Чужой страх лился в него, как вода в пробоину на дне посудины.

И в это мгновение обрушился удар, который, чудилось, подбросил всё вверх, как содержимое котомки великана, лихо перемахнувшего через овраг. Свет погас.

Чернота оглушила сильнее, чем грохот. Что-то утробно захрустело, мелко посыпалось. Ужас множества людей взвился облаком отравленных стрел и болью вонзился под грудину, Штернберг прикусил губу, чтобы не вскрикнуть, – а кричали все вокруг. Несколько мгновений неразберихи, и во тьме зажглись карманные фонари и свечи, припасённые некоторыми горожанами как раз на подобный случай. Мутно-желтоватые и тёпло-золотистые огни плыли сквозь марево дурноты.

Послышались голоса:

– Дверь заклинило!

– Вентиляция, похоже, не работает! Завалило…

Новый всплеск всеобщего истерического ужаса – он будто граната разорвался в голове. Штернберг пошатнулся, повёл руками в поисках опоры – и очнулся уже на полу, поддерживаемый Купером под мышки. Несколько мужчин, ругаясь и светя друг другу в лицо фонариками, пытались открыть дверь, а та, стальная, оббитая резиной, запиравшаяся на два рычага, весила больше центнера, что-то в ней заклинило от удара (по стене над дверным проёмом шла свежая трещина) – и дверь никак не поддавалась силе человеческих рук. Люди поутихли, сдавленно перешёптывались. К вентиляционным отверстиям потянулись руки со свечами – огоньки если не подрагивали от дрожания рук, то остро целились в потолок: ни дуновения. Затем свечи поставили на стулья и на пол: так в переполненных убежищах измеряли уровень кислорода. Как только потухнут свечи, стоящие на полу, взрослые должны будут взять детей на руки или посадить на плечи. Как только погаснут свечи на стульях – всем, кто ещё сидит, придётся встать. Когда же тревожно замерцает пламя свечей, что люди держат на уровне подбородка, – всем останется лишь срочно покинуть бомбоубежище – или задохнуться в общей бетонной могиле.

Настала относительная тишина, лишь глухо стучали где-то наверху зенитки да от двери слышались скрежет, возня, ругань и тяжёлое дыхание немногих оказавшихся в бомбоубежище мужчин. Купер присоединился к ним. Люди неотрывно смотрели на огоньки стоявших на полу свечей, словно поддерживая их горение глубокими, тёмными, умоляющими взглядами.

И вот огненные язычки стоявших на полу свечей стали гаснуть один за другим. По бомбоубежищу прошёл вздох, матери торопливо принялись брать на руки детей. Штернберг дико таращился в серо-коричневую полутьму. Что, что он теперь может сделать?! Маленькая, востроносая, похожая на замученную крыску женщина рядом, мать двух коренастых близнецов пяти-шести лет, с трудом подняла одного мальчишку и посмотрела в лицо Штернбергу:

– Господин офицер, не могли бы вы…

Замутнённый взгляд Штернберга скользнул по ней; Штернберг услышал слова, но даже не понял их значения – всё внутри него рвалось куда-то, выворачивая самоё себя, чтобы увидеть те огненные колёса, сферы, воронки, спирали Времени, что вращались с неизбежной, раз и навсегда определённой скоростью, медленно и неостановимо. У него же получилось – получилось один раз, даже два, если считать тот сон о Дане, – и должно, должно получиться сейчас. Чтобы как-то персонифицировать могущественную безликую силу, он вновь представил себе прозрачные, безучастные глаза беловолосой жрицы из своих видений. «Прошу, дозволь мне…» Мир Времени нельзя увидеть – это даже не Тонкий мир, мир бестелесных сущностей, доступный взору отдельных людей, – это нечто иное, неизмеримо глубже: основа основ, лишь через сложную систему зеркал души доступная воображению, и если отречься от груза своей личности и вернуться к самым истокам, к пронзительно-светлой точке своего «я», к чистому волеизъявлению…

В сумраке помещения, с редкими фонариками и свечами, что люди держали перед собой или поставили на стулья, за множеством спин почти не видно было двери, в которую с остервенением ломились несколько мужчин, да Штернбергу и не надо было её видеть. Он закрыл глаза, проваливаясь глубоко внутрь себя, и в какой-то миг увидел, ощутил… Мир чистой энергии, мир Времени, вокруг, внутри, повсюду.

Кто-то упал в обморок. У кого-то от свечи загорелось пальто, и пламя принялись сбивать в несколько рук.

Он ничего не видел и не слышал. Ущелья Времени разверзались перед ним, вращались элементы неохватных для разума систем, сознание тянулось и истончалось, кружило в подобии призрачного водоворота. Нет, так ничего не выйдет…

– Пустите меня! – рявкнул Штернберг. – Пропустите меня к двери, немедленно!

В его хриплом голосе было нечто такое, отчего толпа раздалась мгновенно.