Алтарь времени

Недели напролёт Штернберг жил с ощущением, будто, подобно Атланту, держит часть реальности, той, где находится Дана, на своих плечах и лишь его неустанные мысли о ней удерживают девушку в некоем особом пространстве, где не существует голода, болезней, убийств и изнасилований. И эта незримая ограда забирала чудовищно много сил. Порой Штернберг пугался, что она вот-вот пойдёт трещинами.

На подъезде к Праге шофёр остановил машину, сверяясь с картами: Збирог был отмечен на карте Богемии как небольшой населённый пункт на полпути между Прагой и Пильзеном. Штернберг всё-таки задремал, привалившись плечом к оконному стеклу, и проснулся от того, что автомобиль вновь остановился. Непроизвольно рука дёрнулась к кобуре, шофёр заметил это движение в зеркале и сказал:

– Мы на месте.

Они остановились в лесу у караульного поста. Штернберг надеялся, что удостоверение сотрудника «Аненербе» и выданный Каммлером пропуск для посещения подземелий Фюрстенштайна сойдут и здесь – на последнем документе значилось «Специальное строительное бюро СС», без уточнения, на каких объектах пропуск действителен. Збирог, что бы в нём ни находилось, хорошо охранялся – вскоре последовал второй пост, за шлагбаумом по обеим сторонам от дороги виднелись бетонные колпаки огневых точек. Больше всего Штернберг опасался, что караульные будут звонить в замок, справляясь о посетителе, – на такой случай запасного плана у него не имелось. Однако небрежно предъявленные Штернбергом документы в сочетании с петлицами подполковника СС никаких вопросов у караульных не вызвали.

Збирог оказался небольшим строением, с виду ничего особенного – три этажа, считая цокольный с низкими окошками, башенки по углам, незамысловатый новоренессанс, скучные жёлтые стены. Не было видно ни антенн, ни радиолокаторов. Может, они находились где-то дальше, за главным корпусом. Всего два легковых автомобиля у парадного входа. Немногочисленная охрана, ощущение полузаброшенности.

О цели визита Штернберга спросили лишь за тяжёлыми замковыми дверьми.

– Я должен немедленно видеть коменданта, – заявил он, сочиняя повод на ходу, – я привёз распоряжение о немедленной эвакуации оборудования.

«Да есть ли тут вообще какое-то оборудование?» – запоздало подумалось ему. Однако офицер охраны проглотил этот зыбкий повод без дальнейших расспросов, хотя «немедленная эвакуация» явно нуждалась в пояснении, ведь фронт был далеко, советские войска ещё не подошли к Богемии.

Збирог ничем не отличался от других эсэсовских замков, в которых доводилось бывать Штернбергу, – во всяком случае, коридоры и тут были обставлены будто по единому образцу: пурпурные ковровые дорожки, гобелены с героическими сюжетами и рыцарские латы в простенках между дверьми. Откуда-то доносилось вялое бормотание фортепиано – наигрывали одной рукой, неумело импровизируя. Коридор повернул, ныряя в сумрак, где вместо музейных экспонатов вдоль стен громоздилась какая-то мёртвая аппаратура (вот и «оборудование»), накрытая брезентом, портьерами и теми же гобеленами, а звон клавиш сделался увереннее и громче, но вскоре споткнулся на аккорде и оборвался. Послышался хлопок разбитой бутылки.

Сопровождавший Штернберга офицер остановился перед полуприкрытой дверью и вполголоса сказал:

– Дальше вы сами. Я туда не пойду.

Штернберг бесцеремонно толкнул ногой дверь.

Первое впечатление: в помещении словно прорубили множество оконных проёмов. Лишь спустя мгновение стало понятно, что комната просто-напросто сплошь увешана картинами, от пола до потолка. Живописные полотна чередовались с панно, всё по большей части относилось к недавней эпохе модерн, но кое-где светились обильные женские тела кисти, Штернберг готов был поклясться, Рубенса; прямо напротив входа золотилось полотно Климта, а по сторонам, ближе к двери, забранные в переплетение чистых плавных линий, мерцали шёлковые панно Альфонса Мухи, и Штернберг вспомнил, что где-то в этих краях прославленный чешский художник провёл свои последние годы – возможно, даже в этом замке.

Посреди всего этого великолепия, в перекрестии снисходительных взглядов множества красавиц с картин, на деревянных ящиках, спиной к роялю, в окружении бессчётного количества бутылок, и пустых, и полных, сидел пузатый и мордатый комендант замка. Под ногами у него растекалась винная лужа – он уже грохнул одну бутылку в попытке откупорить и сейчас трясущимися руками ввинчивал штопор в пробку другой. Расстёгнутый мундир, небритая и синюшная физиономия. Штернберг вдруг с холодком вдоль хребта осознал, что комендант сидит на поставленных один на другой ящиках с динамитом, а на клавиатуре рояля, будто что-то само собой разумеющееся, лежит ручная граната «М-39», так называемое яйцо, со свинченным защитным колпачком. Синяя головка запала. Синий цвет означал: если дёрнуть – будет всего четыре с половиной секунды до взрыва.

– Ну раз уж впёрлись, помогите, что ли, открыть, – такими словами приветствовал его комендант замка Збирог и протянул бутылку с криво торчащим штопором.