Алтарь времени

Про себя Дана ничего не рассказывала, хотя Эстер поначалу спрашивала, кто она, и как оказалась на земландском берегу ранним морозным утром, и почему прячется в чужом доме вместе с беглой заключённой. Потом Эстер заметила шрам на руке Даны – там же, где у самой Эстер был концлагерный номер-наколка. Больше она почти ничего не спрашивала. По вечерам девушкам иногда разрешали помыться в большой эмалированной ванне, что стояла в просторной кафельной комнате на первом этаже, правда, водопровод не работал, и они по очереди поливали друг друга подогретой водой из кувшина, между делом сравнивая свои тела. Именно такой, как Эстер, тонкой, как бумага, с едва заметными шишечками грудей Дана была, когда по приказу тогда ещё ненавистного ей немецкого офицера – Альриха – её вывезли из Равенсбрюка. За минувший год её тело сильно изменилось: это было похоже на ускоренное созревание. Но шрамы не стали менее заметны. У неё, как и у Эстер, спина была исполосована рубцами от плетей концлагерных надзирателей.

– А это от чего? – не удержалась как-то Эстер, заметив тонкие шрамы на груди Даны, чуть ниже ямочки между ключицами. – Похоже на какой-то символ. Это тоже они сделали?

– Да, проводили опыты, – неохотно пробормотала Дана.

О человеке, оставившем этот знак и позже так раскаивавшемся в содеянном, она в последнее время думала всё мучительнее и напряжённее – неужели они разминулись на перекрёстке времени и обстоятельств окончательно, безвозвратно, навсегда? Неужели всё это было зря – поначалу, казалось, такое страшное, и стыдное, и обидное, когда она боялась поднять взгляд (подумать только, влюбиться в немца, в офицера, в тюремщика, во врага), а потом словно начала жить заново, в полную силу: немец – не немец, какая разница, главное – некто удивительный и явно неравнодушный к ней. И что же, выходит, она недостойна? Сама прошляпила чудо, выпустила судьбу из рук?

Ночью Дана плакала. Она никогда не выберется из этого города. Будет прятаться в чужом доме, покуда Пальмникен не захватят советские войска – а русские рано или поздно сюда придут, их победа лишь вопрос времени. И тогда… В мыслях своих она просто ничего не видела дальше, сознание рассыпалось под натиском того самого ничто

, которое как-то выплеснулось на неё из кристалла для ясновидения. Может, её просто застрелят. Или немцы, или соотечественники, хотя какие у неё могут быть соотечественники, все ей чужие – немцы, русские…

Делившая с ней кровать Эстер проснулась и молча взяла её за руку. И тогда Дана рассказала ей всё – как три года мыкалась по концлагерям, растеряв почти всё человеческое, как её забрал из лагеря в свою специальную школу для сенситивов эсэсовский офицер Альрих. Как она в него влюбилась. Как он вывез её в Швейцарию. И всё, что произошло потом. Включая болезнь барона фон Штернберга и даже красотку-блондинку из видения.

Когда Дана умолкла, у неё было ощущение, что вся влага её тела вытекла слезами и насквозь пропитала матрас и подушку. Тогда заговорила Эстер. Своим тихим грудным голосом она поведала, как её арестовали в самый день её свадьбы – немцы явились, когда она стояла рядом с женихом под хупой, и этот небольшой навес словно отгородил их от всего мира, пока раввин произносил слова благословения, пока пили вино, пока жених надевал ей на палец кольцо, а зачитывание брачного контракта прервали немецкие солдаты, вовсю потешавшиеся над тем, что незваными гостями явились на еврейскую свадьбу. Эстер верила в то, что когда «всё это» закончится, она непременно отыщет своего – нет, не жениха, а уже мужа, какие бы расстояния их ни разделяли. Она утверждала, что абсолютно точно знает: он жив. Потому что тогда, под хупой, их души объединились в одну общую душу, они теперь составляют единое целое и дальше должны идти вместе. В понимании еврея, тот, кто нашёл свою половину, вступает на путь самосовершенствования, немыслимый для одинокого человека, а приближение к совершенству и есть цель земного существования. И в мужчине, и в женщине сокрыт огонь, который способен поглотить человека целиком, пожрать, обратить его душу в пепел, если он не объединит это пламя с другим огнём – единственным, предназначенным для него.

– Если ты твёрдо знаешь, что уже однажды отыскала свой огонь, – не сдавайся, – заключила Эстер. – Ты найдёшь его, или он найдёт тебя. Только не сдавайся.

– Спасибо тебе, – прошептала Дана, смаргивая остывшие слёзы.

Впервые за много-много недель она заснула спокойно.

Супруги Даль говорили, что гестаповцы несколько раз устраивали в городе облавы – ловили дезертиров, беглых заключённых и «пораженцев». Дана и Эстер несколько дней прятались на чердаке, дом семьи Даль однажды обыскали, но как-то мимоходом.

Дана наконец отважилась попытаться уехать в Пиллау с очередной группой беженцев, но те хорошо знали друг друга и не пожелали брать в свою компанию незнакомку.

Тогда Дана решила идти одна. Но тут стало известно, что эсэсовцы ищут по окрестным деревням не только дезертиров, но и какую-то девушку. Не её ли?.. Теперь даже выходить во двор было страшно.