Алтарь времени

Дана вжала голову в плечи, вопросительно и умоляюще глянула на Альриха. Не дошла… Но лишь миг, один, последний, шаг, взмах длинной руки – и её крепко притиснули к чёрному сукну, и больше она ничего не видела, пола расстёгнутой шинели отгородила её от всего, что происходило вокруг. Её дёрнули за плечо, рывком переставили за широкую суконную спину. И тут же грянул нестройный хор коротких автоматных очередей, в слух ввинтилось чьё-то животное верещанье. Пули выбили ярко-белые щепы из досок едва ли не у Даны под ногами. Мост заходил ходуном от топота, от падения тел. Нечеловеческий визг оборвался тяжёлым всплеском и ещё одним, оглушающе-близким, выстрелом. И всё смолкло. Лёгкий ветер доносил запах пороховых газов, раскалённого железа и горелого тряпья.

Хватка на её плече разжалась. Дана не двинулась с места, лишь посмотрела вверх, погружаясь в почти забытое чувство, что всегда возникало у неё прежде, когда она стояла рядом с этим человеком: словно стоишь под кроной высоченного дерева.

Альрих, очень бледный, шипяще выдохнул сквозь зубы и опустил автомат. Ствол оружия дымился. На том берегу, уже далеко, бежала прочь, мелькая среди деревьев, овчарка, таща за собой по земле поводок. На мосту лежало трое, на одном горел мундир, а руки и голова были сильно обожжены пламенем, вызванным не искрой, но лишь яростной человеческой волей. Ещё одного убитого, тоже в обугленной одежде, вяло переваливало с боку на бок и влекло за собой течение речушки. Альрих приблизился к лежавшим на мосту людям и добил кого-то одиночным выстрелом в голову. Шрамы, белёсая щетина – Вольф. Дана опустила взгляд. Вот и сбылось её проклятье. Не требуется сверхъестественной силы, дабы пожелать человеку гибели столь непреклонно, с ненавистью, бьющей, как арбалетный болт, навылет, столь острой, что пожелание сбудется почти мгновенно. Альрих подошёл ещё к одному солдату, раненому, но живому. Тот приподнял руку и застонал:

– Не надо… умоляю…

Альрих отвёл было оружие в сторону, но тут же вновь направил ствол автомата в серое от боли лицо человека.

– Приведи хотя бы одну причину, почему не надо.

– Просто… не надо… ну пожалуйста…

– Не стреляй, – попросила Дана. Едва ли её тихие слова долетели до той стороны моста. Тем не менее Альрих порывисто поднял руку, направив чёрный ствол в небо. За ремень выдернул из-под раненого автомат, отделил магазин и сунул в карман. Пустой автомат бросил рядом. То же проделал с ещё одним, валявшимся неподалёку. Забросил своё оружие за плечо и пошёл через мост не оборачиваясь.

Выражение его лица было не то что неприветливым – попросту мрачным, почти злым. Однако, подойдя к Дане, он неожиданно вскинул её на руки и так стиснул, что она едва смогла вдохнуть. Несколько шагов до мотоцикла – всего несколько мгновений – врезались в её сознание цельным куском живой реальности, когда туманный мартовский лес вокруг приходил в себя после мертвящей тишины, что последовала за выстрелами. Дана ни о чём не думала, уткнувшись лицом в жёсткий суконный ворот. Пусть её персональная вечность будет именно такой, и ничего больше не нужно. Вдруг она услышала то, что было произнесено на одном дыхании, почти без голоса:

– Я обещал вернуться… я вернулся.

Дана едва сумела высвободиться из-под большой ладони, вдавившей её голову в плечо с вражеским серебристым погоном, перетянутое кожаным ремнём автомата. Она впервые видела – и сама чувствовала – счастье настолько сильное, что оно переходило в боль. Дана не смела ничего говорить сейчас. Пугающая гримаса исказила лицо Альриха: дикий оскал, беззвучный крик, будто, прижимая Дану к себе, он одновременно зажимал обширную рану наискось груди, и его светлые ресницы были мокрыми.

– Прости меня. Я едва не опоздал.

Альрих. Дана

Кёнигсберг – Пальмникен – Фишхаузен (Восточная Пруссия)

16 марта 1945 года

Мотоцикл пришлось бросить на полпути – кончился бензин.

Обсаженную липами дорогу вымостили куски неба, опрокинутого в многочисленные лужи. Вокруг простирались пятнистые от проталин поля. Кюветы по обе стороны, где синел слежавшийся снег, напоминали свалку: там громоздился отсыревший бурый хлам, брошенный беженцами, множество вещей, когда-то, должно быть, дорогих и очень нужных. Автомобилей вовсе не попадалось, а телеги и велосипеды – чаще сломанные, опрокинутые на обочинах. Беженцы шли к пиллауским гаваням в основном пешком, гражданские вперемешку с солдатами. Когда мимо проносился мотоцикл, окатывая обочины, а то и ноги людей грязной водой из луж, беженцы провожали его тускло-завистливыми взглядами. Впрочем, зависть их мгновенно сменилась равнодушием, когда единственный на дороге транспорт заглох.

Мотоцикл с далеко не полным топливным баком и автомат Штернберг позаимствовал в комендатуре Кёнигсберга.