Алтарь времени

– Они моя семья! – рявкнул Штернберг и затряс амулетом перед капитаном, впрочем, вне досягаемости его лап. – Протрите глаза, вы, тюлень волосатый! Вы хоть представляете, сколько эта штука весит? Да я полусотню людей могу за неё провезти!

– Меня возьмите! У меня сын болен! – тут же загалдели за спиной. – И меня! Меня! Господин офицер! Ради всех святых! Умоляю!

Штернберга повело, он едва не оступился – ему в спину будто впились сотни раскалённых игл чужой отчаянной надежды. Тем временем понурая женщина, приобняв за плечи детей, уходила не оборачиваясь, у неё, видно, и в мыслях не было принять слова незнакомого мужчины на свой счёт. Чёрт, как её зовут? Какое у неё там может быть имя-то, у этой тусклой, невзрачной, совершенно неприметной женщины? Наверняка такое же блёклое, как она сама…

– Грета!

Женщина невольно оглянулась.

– Идите сюда, быстро! – Штернберг, скалясь от спешки и досады, замахал ей свободной рукой. – Да, вы, вы, вместе с детьми, идите сюда, Санкта Мария, почему до вас так медленно доходит?!

Женщина, ещё не веря своему счастью, принялась пихать старших детей обратно к траулеру, а младшего тащила за руку. Тем временем какой-то горбун попытался под шумок стащить чемодан Штернберга, очевидно, в надежде, что и там припрятаны какие-нибудь драгоценности. Дана заметила, вцепилась в чемодан и заверещала не своим голосом. Штернберг отвесил горбуну такого пинка, что тот упал и тут же едва не оказался затоптан напирающими беженцами.

– Господин офицер! И меня! У меня тоже дети!

– Заткнитесь, сельди безмозглые! – взревел капитан. – У меня тут не «Вильгельм Густлофф»!

– Не дай Боже! – отозвался кто-то с борта. При упоминании потопленного советской подлодкой пассажирского лайнера беженцы суеверно притихли.

Штернберг толкнул женщину на сходни и грубо, быстро, как кули, передал ей детей, вздёргивая их за подмышки.

– Вещи… вещи забыла! – залопотала женщина, порываясь вернуться. – Узел с одеждой…

– Да к бесам твоё тряпьё, несчастная! – Штернберг притопнул на женщину (та всплеснула руками и попятилась), сграбастал Дану, подхватил чемодан и шагнул на скрипучие сходни. Едва занёс ногу над палубой, в живот ему упёрся ствол капитанского пистолета.

– Платить кто будет, а, офицер?

Штернберг поставил Дану на палубу и только тогда отдал капитану амулет. Бородач взвесил его на ладони, сочно причмокнул и сунул за пазуху. Прочие ценности он складывал в специальный холщовый мешок.

На палубе уже было не протолкнуться. Штернберг и Дана с трудом нашли место здесь же, около самого борта, и поступили так, как остальные пассажиры, – сели прямо на мокрые от холодной мороси палубные доски. Вернее, сел Штернберг и усадил девушку себе на колени. Ропот на пирсе возрос, взорвался криками, разлился плачем – убрали сходни. Штернберг прижал Дану к себе, ещё не смея верить, что самый трудный этап их путешествия позади. Только сейчас он ощутил горьковатый вкус ветра на губах и покалывания мелкого дождя на лице, почувствовал грызущую боль в раненом плече и тошную рыбную вонь палубы, принял, наконец, всю тяжесть усталости, даже отчасти сладостной, как драгоценный груз на его коленях.

– Знаешь, ты иногда бываешь очень страшным, – произнесла Дана ему в шею.

– Да прямо уж…

Но его «я» с изнанки тут же свело судорогой мучительной неловкости, когда на экране памяти, словно в быстрой перемотке, замелькали кадры – вот он расталкивает, раскидывает в стороны, как бездушные предметы, людей на своём пути.

– А что я должен был делать? – шёпотом спросил Штернберг. Дана не ответила. Может, просто не услышала. Впрочем, спрашивал он скорее самого себя.

Сумерки набрякли густеющей тьмой, сизо-синяя предночная муть хлынула через край дождливого вечера, и вскоре небо с морем смешались до полной неразличимости. Судно шло без огней. Кто-то из команды раздал беженцам одеяла – правда, на всех не хватило – и даже произнёс несколько ободряющих слов, но не счёл нужным проинструктировать пассажиров на случай возможной катастрофы, очевидно, рассудив, что, если маленький траулер накроет огонь с советских кораблей, так и так всем придёт конец. Только бы выход из гавани не обстреливали… Пока было тихо. Дождь прекратился. Как тяжёлая рыбина, шлёпала за бортом вода. Люди вокруг – едва обозначенные чернильные тени – тихо переговаривались. Обречённые на долгие скитания, без дома, без будущего. Осколки гибнущей державы.

Штернберг вздохнул. Промозглый холод охватывал змеиными кольцами грудную клетку, и оттого выдох получился дрожащим.

– Альрих?

Во мраке лицо Даны чуть светилось, словно тонкий старинный фарфор, а в диковинных глазах поблёскивала звёздами та бездонная ночь, которой не было видно над траулером из-за плотных облаков.

– Тебе плохо?