Алтарь времени

В городе было сущее столпотворение – хотя сейчас, должно быть, везде царила суматоха. Сначала Штернберг пытался выяснить, где находится кильский вокзал, потом – где проходят линии фронта. И если первое ему удалось разузнать довольно быстро, то на второй вопрос ему никто не мог толком ответить. Кто-то говорил, что западные противники уже захватили Саарскую область, кто-то – что ещё нет. Русские на подступах к Берлину. Близко? – никто точно не знал. Уже ночью Штернберг и Дана отправились на вокзал, долго стояли в очередях, но сесть на поезд не удалось. Снова поели в ближайшем ресторанчике, где оркестр в третьем часу ночи наяривал запрещённый джаз, а из блюд, будто в довоенное время, можно было заказать что душа пожелает – лишь бы были деньги, и не просто большие, а очень большие деньги. Переночевать пришлось в битком набитой гостинице – создавалось впечатление, будто по всей Германии гостиницы переполнены. После двух почти бессонных ночей на борту траулера, под открытым небом, и шатаний по припортовым и привокзальным улицам Штернберг рухнул на кровать, не раздеваясь, и проспал невесть сколько времени.

Проснулся под вечер и не сразу осознал, где находится. Нашарил очки на тумбочке. Дана сидела рядом на краю кровати, тоже полностью одетая, и смотрела на него серьёзно и внимательно.

– Выходит, из-за меня ты предал своих соотечественников?

Они не говорили об этом с первой ночи на траулере, когда из Штернберга почти против воли вылился рассказ о том, как он отменил операцию «Зонненштайн», – рассказ, неостановимый, как кровотечение из раны. Штернбергу вообще никогда не было свойственно исповедоваться в чём-либо перед кем-либо, и после ему даже казалось, что ночная исповедь под глухим беззвёздным небом, напротив полных звёзд девичьих глаз ему попросту приснилась. Но нет; и теперь, он чувствовал, многое зависело от того, как он ответит на вопрос. Сон слетел в единый миг.

Штернберг приподнялся на локте.

– Нет, – ответил он с предельной прямотой. – Не только из-за тебя. Из-за того, что я увидел в концлагере Равенсбрюк. Такого места не должно существовать на земле. Ничего, подобного Равенсбрюку, не должно существовать. Разумеется, я не думаю, что без концлагерей мир станет лучше – любая государственная машина всегда работает на топливе из человеческих жизней, пройдёт сколько-то времени, и человеческий ум наверняка измыслит что-нибудь ещё, не менее ужасное. Моё решение, вероятно, не имеет ни малейшего смысла, но я готов за него отвечать до последнего вдоха. Того, что происходит в Равенсбрюке и прочих концлагерях, не должно происходить – нигде, никогда. Даже если бы мы с тобой тогда разминулись – мой выбор на Зонненштайне был бы, в конечном итоге, тем же самым. Просто я был бы один. И мне было бы гораздо тяжелее теперь. Скорее всего, меня уже не было бы в живых – после того, что я сделал, обычно не живут. Вот и всё.

Он умолк. В сознание настойчиво ломилась мысль: «А то, что англичане и американцы делают с немецкими городами – такое должно происходить? Должно?.. А то, что творится в Восточной Пруссии?..» Штернберг тяжело вздохнул, но не стал ничего больше говорить.

Дана подождала ещё немного, глядя на него во все глаза, а затем отвернулась.

– Ты хорошо объяснил.

Тут Штернберг испугался, что его слова были слишком злы, слишком тяжелы, слова-булыжники, обломки безысходной горечи – разве можно швырять такое в того, кто одним лишь своим присутствием спасает его от безумия? Штернберг сполз с кровати, сел рядом с Даной. Почуял, что от его измятого мундира разит рыбой и потом, с досадой провёл ладонью по щетине и по торчком стоящим засаленным волосам. Водопровод в гостинице не работал после недавней бомбардировки.

– Я не должен был говорить так резко. Прости.

Дана молчала. Лишь неровные, густые, будто не в один ряд растущие ресницы удерживали слёзы в её глазах.

– Выходит, никогда не будет хорошо, – отчуждённым голосом произнесла она. – Что бы кто ни делал. Даже как ты. Даже раздирая себя на части. Никогда не будет хорошо.

– Будет. – Штернберг взял в ладони её лицо и повернул к себе. – Когда-нибудь… Только представь: может, именно с нас это «хорошо» и начнётся. Ведь именно мы, каждый, здесь и сейчас, создаём будущее. Я видел – в этой крохотной части Вселенной зачем-то именно мы наделены способностью направлять потоки Времени…

– Я знаю.

Дана вырвалась, но через мгновение взяла его за руку. Прижалась к его плечу. Так они посидели немного, глядя в низкое тусклое окно в переплёте тёмного дерева: на дождь, на крыши, на развалины.

– Пойдём. – Штернберг поднялся. – Нам надо на поезд.