Алтарь времени

Чуть погодя Штернберг принёс три ведра подогретой воды в ванную комнату и сказал Дане, что у них есть отличная возможность вымыться и постирать одежду – учитывая крах систем водоснабжения в полуразрушенных бомбардировками городах, вряд ли стоило надеяться, что где-то в этом отношении будет лучше. У Даны не имелось другой одежды, кроме той, что была на ней, и Штернберг достал из чемодана одну из двух своих запасных рубашек и пижаму, сказав, что она может соорудить какое-нибудь подобие костюма из предметов его гардероба, пока её собственная одежда сохнет, а он не будет мешать. Эта идея вызвала у него какую-то отчаянную взбудораженность – облекая Дану в свои вещи, он словно бы окончательно утверждал своё право на неё.

Потом он некоторое время в одиночку шатался по дому, бестолково постукивая пальцами по косякам, поглядывая в окна. Он старался думать о полях Времени или о том, каким образом избавится от чудовищной каммлеровской машины, но ни о чём толком не думалось, а потом он всё же признался себе, что больше всего на свете хочет заглянуть в ванную комнату и спросить, не принести ли ещё воды. Да к тому же в спальне за каминной комнатой он обнаружил не только широкую кровать, но и сундук с постельным бельём…

Когда он наконец решился, в ванной было уже пусто – лишь слегка запотело с краю зеркало, в котором местами тускло серебрились пузырьки амальгамы. Презирая себя за тихую вороватую походку, Штернберг подошёл к дверям комнаты, где они недавно обедали и из которой веяло теплом: Дана развешивала выстиранную одежду на спинках стульев, придвинутых к горящему камину. Она ходила по ковру босиком, на цыпочках, одетая в его рубашку с подвёрнутыми рукавами, казавшуюся на ней неправдоподобно огромной, и с золотисто-шёлковой сорочкой от его пижамы, повязанной наподобие юбки. Наклонялась к очагу, ворошила там кочергой. Вот выпрямилась, не оборачиваясь, затянула потуже узел из рукавов на поясе. Топорщились мальчишески-короткие мокрые волосы. Всё это было так восхитительно-буднично и в то же время так тончайше-непристойно, что Штернберг почувствовал слабость в коленях. Лучшего шанса и представить нельзя. Он сглотнул тугой комок в горле и пошёл мыться. Попутно копался в своей памяти, в этой почти бескрайней захламлённой библиотеке подслушанных чужих мыслей, чужих чувств, обрывков чужого опыта: как там обычно поступают мужчины, когда хотят сделать женщине самое что ни на есть недвусмысленное предложение? Украденный чужой опыт, мало того, что заочный, был к тому же по большей части неподобающе-пошлым, с каким-то идиотским сюсюканьем, потной ладонью на бедре, приторным шампанским, какими-то дурацкими танцами под граммофонное завывание. «Будь мужчиной», – просто посоветовал бы заместитель по отделу тайных наук Макс Валленштайн, мир его жизнелюбивой душе. «Вы занимаетесь наукой так, будто занимаетесь любовью», – сказала однажды математик Элиза Адлер. Собственно, именно с наукой Штернберг раньше и «занимался любовью». С наукой, которую любил вместо женщины, как женщину… больше, чем, как он думал, любят женщину. Он прежде и помыслить не мог, что женщину можно полюбить сильнее – чем науку, чем родину… Штернберг досадливо тряхнул головой. О чём, господи, он думает? Лучше бы придумал, как в нынешних условиях (когда могут расстрелять лишь за то, что вывез семью в место, где ожидается наступление западных союзников) эвакуировать пятерых человек в Швейцарию. Близких и Дану.

И Дану… «Не думаешь же ты, что ей место здесь?»

Он нарочито долго мылся, стирал бельё и мундир, сменил бинт на плече (рана подсохла и слегка поджила), затем чистил зубы, тщательно брился, мрачно глядя в глаза своему отражению с нервным тиком левого нижнего века. Ругнувшись сквозь зубы, обнаружил, что забыл взять чистую одежду – привык жить один: всегда можно пойти взять самому или позвать ординарца, чтобы принёс. Да и сухой одежды у него почти не осталось – лишь смена исподнего да одна рубашка, лежащие в чемодане. Чёрт.

Как был, с полотенцем, обёрнутым вокруг бёдер, Штернберг прокрался через коридор и две смежные комнаты к чемодану с вещами, оставленному в углу спальни, чувствуя себя совершенно по-идиотски. Хорошо, в комнате с камином Даны не оказалось. За окном выглянуло вечернее солнце, бросило слюдяной блеск на мокрые ветви деревьев перед большим окном, густо заштриховало светящимися волосками его запястья; у него не росло волос на груди, но голени и предплечья покрывала светлая шерсть почти звериной густоты, к тому же вздыбившаяся от прохлады. Он уже хотел было начать одеваться, когда скрипнула прикрытая дверь. Спиной он почувствовал взгляд – ощущение было настолько отчётливым, будто между лопатками приложили тёплую ладонь.

– Откуда у тебя такие шрамы, Альрих?

Штернберг судорожно выпрямился.

– Какие? – сдавленно переспросил не оборачиваясь.

– Будто из лагеря. Когда надсмотрщик плёткой бьёт – как раз такие рубцы остаются.