Алтарь времени

– А, это… – Он снова сглотнул комок в горле. – Умельцы из гестаповской тюрьмы. Они там художники в своём роде. Но на мне они почти не практиковались, так, по мелочи…

Теперь на спину и впрямь легла ладонь. Ровно посередине, чуть ниже лопаток.

«Ну и какого чёрта ты держишься последним кретином?» – мысленно спросил себя Штернберг. Однажды, ещё в школе «Цет», он едва не сделал Дану своей – в том последнем, окончательном смысле, непозволительном для учителя и ученицы, для офицера и заключённой. Но Дана давно не заключённая. А он – кто теперь он?

Пора взять то, что ему причитается, иначе…

Иначе ведь она бы не пришла. Не стояла бы здесь. Рядом с ним. Сейчас.

Штернберг обернулся и поглядел на Дану, не позволяя себе ни единой лишней мысли, лишь чистое созерцание. С лёгкой улыбкой он стоял перед ней, осознавая, что туго замотанное на бёдрах полотенце ровно ничего не скрывает, все его помыслы обозначились вполне рельефно, а девушка рассматривает его с приветливым интересом.

– Жаль амулета, – сказала Дана. – Та золотая штуковина тебе очень шла.

– А мне совсем не жаль, – улыбнулся он шире. – Это такая незначительная малость по сравнению с тем, что я вижу тебя, могу прикоснуться к тебе… – Он едва дотронулся до её щеки, не пытаясь бороться со смятением от совершенно нового, незнакомого предвосхищения какого-то огромного праздника. – Если бы понадобилось, я спокойно отдал бы всё золото мира за то, чтобы ты стояла передо мной.

– Ты только не смейся… – Лицо её вдруг стало серьёзным. – Можно я… порассматриваю тебя? Рассмотрю как следует? Я давно хотела.

– Ты меня заинтриговала. А что мне нужно для этого сделать? – Улыбка не сходила с его лица, ему чудилось, будто он, пробежав по холодному коридору, свернул в незаметную доселе тайную дверь и угодил в некий сумасшедший мир с неправдоподобной концентрацией радости уже в самом воздухе, щекотном, словно шампанское.

– Ничего, только постой так немного. – Она взяла его левую руку, погладила ладонь, перевернула, проследила пальцем выпирающий стеблистый рисунок вен – пара самых заметных, будто гибкие ветви лозы, плавно поднималась от кисти по предплечью.

Затем Дана дотронулась до серебряного перстня с «мёртвой головой» на безымянном пальце.

– А это кольцо с черепом – оно эсэсовское, да?

Штернберг мягким движением отнял у неё руку и снял перстень. Тут Дана сделала шаг вперёд и провела пальцем по ложбинке его живота, чуть повыше пупа. Штернберг вздрогнул и выронил перстень, тот укатился, подскакивая на стыках половиц, в дальний угол.

– Не важно. Без него лучше. – Штернберг сделал попытку обнять девушку, ткнулся носом в стриженую русую макушку, ощутив знакомый запах гари – именно так, горестно и тонко, почему-то всегда пахло от её волос, – но Дана мотнула головой, высвобождаясь – мол, погоди, ещё не время.

– Можно я это сниму? – Её руки легли ему на пояс, отчего целое полчище мурашек поползло по спине и ниже крестца.

– Ты ещё спрашиваешь…

От внезапной телесной свободы перехватило дыхание и чуть ноги не подкосились. Дана отступила назад, держа полотенце, только что служившее ему набедренной повязкой и единственным предметом одежды. Штернбергу было интересно, что она сделает в следующий миг: смутится, глядя на его растущее древо, или не дай бог скажет что-нибудь пошловатое, или как ещё может отреагировать девушка на подобное зрелище… Самому ему нечего было стесняться своей наготы: его, в отличие от многих чрезмерно долговязых людей, природа наделила телом выверенно-пропорциональным, плечистым и узкобёдрым, и, сполна отыгравшись на глазах, ни в чём больше не обделила.

Дана поначалу вроде и не смутилась. Молча, сосредоточенно рассматривала – будто натурщика на уроке рисования или статую в музее. Взгляд её, впрочем, то и дело задерживался на столпе, напряжённо воздвигшемся в её честь, и в конце концов она на мгновение потупилась, дотронувшись до щеки, словно пытаясь стереть внезапный слабый румянец.

– Знаешь, из меня получается не самая удачная копия Аполлона Бельведерского, – напомнил Штернберг. – Мало того, что в очках, так ещё и отнюдь не из мрамора.

– Ну, всё именно так, как я себе и представляла, – серьёзно заключила в конце концов Дана. В её глазах, отчаянно-зелёных, играли блики, мерцали озорные и застенчивые огоньки.

– Мне необыкновенно интересно, что ты себе представляла. У тебя были какие-то особенные теории на сей счёт? – Штернберг поправил очки, подбоченился. Ему было легко и как-то дьявольски, невообразимо хорошо.

– Волосы. Я так и думала, что они там тоже золотые.

– До чего неожиданные размышления – я, право же, и представить бы не сумел, что ты можешь думать о подобном. А о чём ещё ты сейчас думаешь?

– Что это красиво. Я так и знала, что это будет очень красиво.

– Бог ты мой. Ты меня эдак в стыд вгонишь, ведь именно я сейчас должен говорить о твоей красоте.

– Я вообще много думала о тебе, ещё в Вальденбурге. Мне было легче, когда я представляла тебя рядом.