Алтарь времени

Полежал немного, приходя в себя. Мох, пахнущий сырыми дебрями старого заброшенного сада, пружинил под ладонью, как ворс дорогого густого ковра, и вблизи, у самых глаз, оказался состоящим из множества круглых игольчатых пучков, подобных ветвям сосен в миниатюре, невероятно насыщенного густо-тёмно-зелёного оттенка. Именно такого тёмного лесного цвета глаза Даны были в тени, когда он ещё в школе «Цет» нагибался, чтобы посмотреть ей в склонённое лицо. Такими же её глаза были, когда уже она склонялась над ним, обнажённым, лежащим навзничь – на широкой кровати в брошенном особняке. В этих глазах для него сиял смысл жизни – как солнце, просвечивающее сквозь полог майской зелени. «Альрих. Любимый», – повторяла тогда Дана по-русски, гладя его по лбу и волосам. Штернберг перевернулся на спину и, глядя в высокие кроны сосен – отсюда, от самого подножия, хорошо было видно, как ходят в вышине ветви, раскачиваются охристые стволы, – попытался представить Дану рядом. Вот она с полуулыбкой наклоняется к нему… Почему-то вместо Даны отчётливо представилась беловолосая женщина с угловатым лицом, его навязчивое видение, как всегда, неприятное и тревожное, с кровавыми потёками у рта, и Штернберг, внезапно раздосадовавшись, прогнал его усилием воли. «Не сейчас, довольно, оставь меня хоть на минуту». Сейчас ему хотелось видеть Дану. Её глубокий зелёный взгляд. Разомкнутые шелушащиеся губы. Глуховатый голос: «Альрих…» Никто не умел произносить его имя так, как Дана – как-то совсем не на немецкий манер, с мягкой, певучей «а» без кнаклаута[34]. Штернберг, зажмурившись, почти ощутил тепло её ладони на виске. И понял, что никуда не хочет идти. Зачем ему рисковать жизнью, когда его жизнь уже не вполне принадлежит ему, когда есть та, кто не мыслит своей жизни без него? Что будет с Даной в том случае, если он погибнет, выполняя свой – никем не утверждённый, кроме него самого, а значит, воображаемый долг?

Штернберг сел, тряхнул головой, провёл рукой по лицу, ощутив шероховатость пробивающейся щетины, – так сколько же, интересно, времени прошло? Он мельком глянул на часы. Разумеется, часы стояли.

Нет, так не годится. Ему известно, что излучение «Колокола», усиленное отражателями Зонненштайна, может запустить необратимый процесс – если начнёт разрушаться временна́я общность, то им вдвоём нигде не останется места, как бы счастливы они ни были вместе, вопреки краху его родины – и краху всего вокруг, если дьявольская машина будет запущена…

Штернберг осторожно водил ладонью по мху, будто гладил спину большого смирного животного. Надо вставать. Вставать и идти.

И кстати – какое же сегодня число?

Будто в ответ на его мысленный вопрос, земля чуть дрогнула под его ладонью – в точности живое существо. И где-то далеко внизу, холодным змеиным скольжением пересекая тонкую грань слышимости, проявилось, наливаясь басами и тяжелея, низкое, ни на что не похожее гудение.

«Колокол». Зонненштайн.

Штернберг вскочил – его молнией ударило воспоминание о том, что он невольно, в спешке не найдя в воображении ничего другого, избрал в качестве опоры, провешивая путь во времени, в обход всеобщего его течения: пятое апреля. День, когда после всех необходимых согласований с командованием предполагалось впервые пустить новое оружие в ход.

Лес ринулся навстречу. Штернберг бежал, оступаясь на корнях и сухих сучьях – дыхание сбилось, закололо в боку, но он бежал и бежал, пересиливая усталость. На его пути попалась тропа, по которой шёл пожилой мужчина из крестьян, а с ним дворняга – та разразилась хриплым гавканьем. Крестьянин в молчаливом удивлении воззрился на выбежавшего из лесу офицера в чёрном мундире, но без фуражки, ремня и портупеи, с сосновыми иголками, усеявшими плечи и застрявшими в волосах.

– Какое сегодня число? – выпалил Штернберг.

– Да пятое с утра было, – в недоумении ответил крестьянин, с подозрением рассматривая незнакомца.

– Пятое апреля?

– Нет, декабря, – сухо отшутился крестьянин.

Штернберг, не обращая на него более никакого внимания, побежал дальше, срезая путь через лес. Он хорошо знал эти места. Вот и холм. Если подняться на него – откроется вид на долину, где стоит Зонненштайн.