Алтарь времени

Штернберг смахнул испорченные листы на край стола. Изрезанная бумага растянулась по столешнице завивающимися лохмотьями, словно чьи-то выпущенные внутренности. Штернбергу на ум, похоже, пришло то же сравнение, что и Хайнцу, – скривившись, он приподнял бумажные лохмотья двумя пальцами – и вдруг ошарашенно уставился на них, мигом вскинув голову. Чуть погодя стал медленно поворачивать обрезки перед лицом. Спирально завивающиеся полоски ватмана вытянулись во что-то вроде пружины. Хайнц озадаченно наблюдал за офицером, не понимая, что того так поразило. Наконец, Штернберг бережно разложил завитки изрезанной бумаги перед собой и воззрился на них с каким-то вожделеющим восторгом, словно на редкостную драгоценность.

– Не надо… Оставь, – ответил он наконец, и в его неожиданно умиротворённом голосе послышалось не иначе как благоговение. – Восхождение. Ну, конечно! Какая здесь может быть плоскость! Это не просто лабиринт жизни, это лестница, бесконечное восхождение!

На следующее утро Хайнц, как всегда, прибирался на офицерском столе и заметил, что папка не закрыта. Посмотрел: внутри были наброски фрагментов диковинного устройства. Вид сбоку, вид сверху – у Хайнца была врождённая способность легко читать самые сложные схемы и чертежи. Конструкция походила на винтовую лестницу – на некоторых изображениях зачем-то двойную. Это была лестница-спираль. В ней читалось что-то исконно-природное, вроде как в спиралях причудливых, ребристых, каменно-тяжёлых панцирей морских моллюсков и незатейливых, воплощающих всю простоту гармонии, нежных и хрупких ракушек садовых улиток, в спиралях нераспустившихся листьев папоротника и полураскрытых розовых бутонов; и в то же время Хайнц был абсолютно уверен, что никогда не встречал в природе ничего подобного. Чем бы эта конструкция ни являлась, каково бы ни было её назначение, но она была прекрасна: в ней чувствовалось мелодичное эхо жизни, словно в окаменевших раковинах аммонитов, изображения которых, среди рисунков с прочими морскими ископаемыми, Хайнц видел в одной из бесчисленных книг, в разное время ночевавших на столе Штернберга.

Судя по заметкам на полях наброска, устройство предполагалось собирать из металлических пластин: что-то наподобие Малых Зеркал, которые Штернберг использовал на Зонненштайне. Ещё один отражатель, только очень сложной конструкции. Не побег растения, не раковина моллюска – бездушная вещь. И всё-таки сколько живого было в этих причудливых линиях. Хайнц просто диву давался, как иссушенные руки заточённого в каменных стенах, непрестанно травящего себя морфием человека с выжженным взглядом могли изобразить такое чудо. Словно вся жизнь, какая ещё оставалась в его жилах, за одну ночь вылилась в эти эскизы. Ровно ничего не смысля в принципе действия и в назначении изображённой спиралевидной штуковины, Хайнц, однако, понял, что перед ним нечто вполне готовое к воплощению, более того – нечто гениальное.

Когда Штернберг, традиционно пропустив завтрак, после полудня вышел из спальни, чтобы долго приходить в себя под душем, а потом вяло ковырять доставленные Хайнцем обеденные блюда, налегая на вино, – Хайнц всё ещё рассматривал эскизы и схемы из папки и пытался прочесть изломанные записи (почерк командира, прежде каллиграфически-прозрачный и твёрдый, теперь превратился в нечто сумбурное, напоминающее арабскую вязь).

– Оно… Я не знаю… Я смотрю, и оно, ну, затягивает, приковывает… – попытался Хайнц объяснить своё непозволительное любопытство. – Эти линии… Не знаю, в чём тут секрет…

Штернберг молча забрал у него листки и спрятал папку с ними в ящик стола. Ящик запирался, но Хайнц видел, куда офицер положил ключ.

* * *

Пару раз Штернберг посылал Хайнца с поручениями в лабораторию доктора Брахта – просил какие-то отчёты. Так Хайнцу удалось передать Фиртелю планы замка. Они встретились в проулке, где редкие окна на вторых этажах щурились прикрытыми ставнями. Пролетал снег, где-то поскрипывала ржавая вывеска, и комплекс лабораторий тщился прикинуться тем, чем был когда-то: городишком под замковыми стенами. Фиртель со смехом рассказывал, как на приснопамятных кошках собирались испытывать какие-то излучения, но кто-то из заключённых проковырял в проволочной сетке вольера дырку, через которую животные сбежали, все до единого, после чего солдат СС из охраны комплекса отправили вылавливать зверюг по подвалам и чердакам, однако вернулись эсэсовцы ни с чем, если не считать того, что у некоторых физиономии были располосованы от лба до подбородка. Настойчиво и подробно расспрашивал Фиртель о том, что творится в замке. Ещё интересовался, кто такой Штернберг.

– Значит, тот самый учёный, которого якобы расстреляли? На которого ты раньше работал?

– Не «работал», а находился в его подчинении. И сейчас нахожусь.

– Вот оно как. Эсэсовец из «Аненербе». Подполковник…

– Ну да. А что?

– Ты у него тоже лаборант?

– Ординарец.

– Неплохо. Знаешь, какие исследования он проводит?

– Ну, примерно… Он проектирует одно устройство…

– Ты видел его записи? Чертежи какие-нибудь?

– Да, кое-какие наброски…

– Скопировать сможешь?