Алтарь времени

И наконец, как ему было обойтись без морфия, когда его злополучная работа не двигалась с места? Придумать нечто такое, что включило бы смертоносный излучатель в систему Зеркал. Заменить человека – машиной. Заменить живое – мёртвым. У Штернберга по-прежнему не было ни малейшей идеи, как это сделать, а время шло. В один из первых дней нового года Каммлер позвонил снова и сообщил, что предоставит ему самому выбирать, кого из родственников солдаты расстреляют первым, если чертёж устройства не будет предъявлен до конца месяца. И каждый день нестерпимый страх требовалось заглушить морфием, а чувство вины от принятия морфия следовало скорее залить коньяком, вином или, на худой конец, шнапсом – тем, что оказывалось под рукой.

Помимо всего прочего, в самом начале января Штернберг получил от Гиммлера задание проверить данные разведывательных сводок – относительно точной даты начала готовящегося наступления Красной армии. О самих данных шеф CC, разумеется, умолчал. Позвонил Штернбергу в Вайшенфельд и сказал: определить дату начала советского наступления. Штернберг целую ночь провёл над картой, с маятником в онемевшей руке, а под утро, наконец, решился заглянуть в кристалл для ясновидения – огромный хрустальный шар на кованой чугунной подставке, который несколько лет тому назад подбирал под стать своему дару, его стройной ясности и мощи.

Теперь Штернберг был почти уверен, что морфий уничтожил его способность к ясновидению: все его попытки найти таким образом Дану не увенчались успехом, он просто ничего не видел. Однако, прождав гораздо дольше обычного, едва удерживаясь от того, чтобы не отвести усталый взгляд от кристалла и не помассировать саднящие глаза, Штернберг внезапно увидел тусклые багряные сполохи, затем – язвяще-яркие вспышки. Увидел обожжённое пламенем сумеречное небо, что пластами рушилось на землю, взрывая её ударами снарядов. Услышал всепоглощающий гул и грохот, от которого, казалось, крошился морозный воздух. И всё это было не бредом помрачённого сознания, а советской артподготовкой, которая должна была начаться ранним утром 12 января, знаменуя наступление Красной армии к северу и к югу от Варшавы, на Висле, где немецкие войска держались ещё с октября прошлого года. Глубокий снег, густой сизый туман; из тумана под рёв двигателей появляются угловатые тени – советские танки. Они быстро едут по полю, кажется, почти взлетают на всхолмиях, гусеницы крушат твёрдый наст, взметая снежную пыль. Корпуса Т-34 и ИСов покрыты инеем, и оттого машины, словно бы порождения зловещей русской зимы, выглядят вытесанными из матового, шершавого льда. На башнях танков белеют лозунги, смысл которых Штернберг прекрасно понимает, хотя не знает русского. Снег сменяется грудами развороченной земли. Остатки проволочных заграждений, ошмётки тел, бегущие солдаты, их грязные лица искажены ужасом. Один из танков приостанавливается совсем близко, поворачивает башню. Чёрное жерло пушки смотрит в упор. Выстрел.

На мгновение Штернбергу показалось, что он ослеп. Затем пришло осознание, что у него вовсю стучат зубы.

Арденнское наступление провалилось. Варшава скоро падёт. На очереди Восточная и Западная Пруссия, Силезия…

И он не знал, не мог узнать, не в силах был узнать, где Дана.

Разве мыслимо было теперь обойтись без морфия?

У него появилось странное увлечение: читать на ночь книги о морфинистах и сравнивать их рассказанные ощущения и переживания с собственными. Он ловил слабые отголоски того чувства, для которого нет названия в человеческом языке. Расхожие словосочетания вроде «беспричинная тревога» и «необъяснимый страх» не передают и тени того чёрного отчаяния, которое плещется в каждой клетке тела, ставшего убежищем для тысячи одержимых тварей, сходящих с ума по зелью… Гораздо толковее художественных были медицинские книги с их подробными историями наркотических зависимостей. Любимой книгой, которая читалась как поэма, для Штернберга стала заслуженная, ещё 1901 года издания, в кринолине обстоятельного и плавного слога XIX века, работа «Введение в психиатрическую клинику» профессора Мюнхенского университета Эмиля Крепелина, основавшего в родном городе Штернберга психиатрический исследовательский институт.

«Как ни мало бросаются на первый взгляд в глаза болезненные явления при длительном злоупотреблении морфием, однако сама болезнь очень тяжела по своим последствиям для больного. О действии морфия на психику мы на основании экспериментов до сих пор знаем лишь то, что он, по-видимому, облегчает ход мыслей, но зато затрудняет выполнение волевых импульсов, т. е. парализует волю», – назидательно заключал профессор Крепелин и абзацем ниже развивал мысль: