Алтарь времени

Штернберг не мог объяснить себе, откуда к нему пришла ослепительная, как росчерк молнии, уверенность: это – правильно. Все его дневные мучения и ночные бдения, выписки из книг по биологии и сакральной геометрии сложились в путь к тому, где он находился теперь, с готовой концепцией, с трёхмерной моделью собственного земного бытия в как никогда ясном воображении. Он понятия не имел, почему код человеческой сути должен быть записан именно так; знал только то, что теперь сможет – не откупиться, нет – хотя бы выиграть время

.

Ведь теперь он создаст устройство, которое превратит мёртвое излучение машины в живую человеческую волю. Он построит врата между миром одушевлённого и неодушевлённого. И запишет на этих вратах код собственной жизни, который будет звучать столько, сколько будет длиться само Время. И тогда искусственная воля, излучение машины, будет принята Зеркалами.

В последующие три дня Штернберг почти не выходил из кабинета. Только три часа на сон, десять минут на душ, мимоходом какая-то еда без вкуса и запаха. Механическое принятие морфия – чтобы сохранить ясность мысли. Он писал код – словно собирал мозаику. Как ноты, подбирал ступени спиральной лестницы жизни. Уцелевшие листы ватмана разложил на полу длинной лентой и ползал рядом на коленях, сверяясь с однажды пришедшим в сознание и прочно утвердившимся там образом, составляя последовательности знаков для каждой ступени. Код – одновременно простой и сложный, бесконечная вариация чередований одних и тех же строгих геометрических элементов. В какой-то миг Штернберг понял, что код этот – нет, не бесконечен, как не бесконечна сама человеческая жизнь, но очень, очень длинен, разделён на слова-отрезки, с таинственным значительным молчанием между ними, и с этим нужно что-то делать, надо как-то зашифровать и эту данность, ведь ему откуда-то из подсознания пришла лишь самая малая – и наиболее важная часть большого послания, целой библиотеки данных, записанной где-то в нём и посвящённой ему же. Тогда он уложил отрезок спиральной лестницы по спирали же. Повторяемость и изменчивость. Ни конца, ни начала. Вот они – врата между живым и мёртвым.

Он уже видел этот образ, переведённый в вещественность: спиральный лабиринт из витков двуспиральной лестницы, собранной из простых стальных пластин, отполированных до зеркального блеска. И каждая ступень этой лестницы – геометрическая буква пароля земной жизни: само Время заставит его звучать. Как оккультист, Штернберг знал о власти символов, скрывающих бездну смысла в своей простоте. То, что он записал, не было кодом в полной мере, лишь важным отрывком кода, ещё точнее – концентрацией, целостным символом, кодом кода. Спиралью в спирали, лабиринтом в лабиринте. Особенность существа разумного – умение читать символы. Если за Зеркалами кроется некий разум (а в этом Штернберг уже давно не сомневался) – то этому разуму может хватить исчерпывающего символа вместо человека.

Ничего больше не оставалось, кроме как проверить это предположение.

И когда, очнувшись от сумасшедшей гонки мыслей, с саднящими коленями, с ломотой в шее и в пояснице, Штернберг выпрямился посреди спирально разложенных по полу листов с набросками спирали же, удерживающей последовательности угловатых символов, у него было ощущение, что неким внефизическим действием он всё-таки вскрыл себе вены и кровь его вытекла, обернувшись изображением на этих листах. Он был пуст, как использованная склянка из-под физраствора, а вся его жизнь струилась вокруг в поворотах этой спирали-в-спирали – вся его жизнь, отданная лишь для того, чтобы превращать людей в прах и тем самым всего только выиграть время. Тут у Штернберга резко потемнело в глазах, и он снова поспешно опустился прямо на пол, чтобы не упасть. Внезапно осознал, что последние сутки только пил и вовсе ничего не ел. И колол себе морфий, уже по четыре раза на дню. Морфий… Он поднялся и, пошатываясь, пошёл к столу, где в верхнем ящике лежали шприц и ампулы с ненавистным, но незаменимым теперь снадобьем.

Нижняя Силезия, замок Фюрстенштайн

28 января 1945 года

Окна противоположного крыла ловили солнечный свет, и на стене небольшого сводчатого зала, который служил офицерам чем-то вроде ресторана, лежали мягкие отблески – всмотревшись в них, можно было увидеть, как струится во дворе замка морозный воздух. Штернберг заинтересованно наблюдал за едва уловимыми тенями тончайших воздушных потоков, а Элиза Адлер не менее заинтересованно наблюдала за ним.

– Вот примерно так можно себе представить потоки времени, – улыбнулся Штернберг, правда, не собеседнице, а причудливой игре текучих теней. – Мириады течений, пронизывающих Вселенную или, скорее, несущих её из прошлого в будущее. Бескрайняя река с заводями и быстринами… если, конечно, можно себе представить реку, движущуюся по спирали, хотя речь тут идёт не о расположении в пространстве, а о физических свойствах…