Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых»

Мне казалось, что со мной что-то случилось.

– Что это может быть? – я спрашивал себя тысячекратно, спрашивал себя в мыслях.

Я посмотрел на остальных наших и на человека из страны Анархии.

У него лицо торжествующее, сияющее, как восход, который рассеивает предутренний туман.

Лицо его ликует победу.

Улыбка пятью радостями играет на его розовых губах, и слышна немая песня довольства.

Глаза его горят смехом тихим, внутренним, глубоким, как задумчивость, отражённая в девственном зеркале девственной души.

– С ним, значит, ничего плохого не случилось, – промелькнула мысль в моей голове.

– И со мной, должно быть, ничего особенного не произошло, а что, неужели он стал бы злорадствовать, смеяться моей беде, моей глухоте? – думал я, и эта мысль принесла мне первую весть успокоения.

Я посмотрел на наших.

Юноша стоит, рот его открыт, как видно, он силится говорить очень громко.

– Неужели хочет он, чтобы я его расслышал? – подумал я.

– Напрасно он рвёт глотку, – я всё равно не слышу ни единого звука.

Женщина стоит и машет неистово руками, шевелит губами.

Вся бледная, как тень забвения.

В глазах её обитает какой-то ужас перед самой собой, какая-то испуганность.

Губы её искривлены – печать недоумения.

– С ней то же самое случилось, что и со мною, или она озабочена, перепугана моим припадком, – подумал я.

Рабочий стоит среди нас и женщины. В глазах его растерянность. Взор его блуждает по бесконечным полям непонятной мысли, в поисках за разгадкой.

Рот его открыт.

Он машет руками, ногами, головой, словом, он покачивается всем своим туловищем.

– Что с ним? – думал я.

– Как странно?!

– Неужели всех нас поразила глухота и немота?! – не мог я уяснить себе случившееся.

А поодаль стоит угнетённый народ.

Он весь одна неподвижность.

Рот его закрыт.

Глаза смотрят вдаль, в точку недоразумения и недоумения.

Губы его стиснуты, как бы скованы силой великой тайны, обдавшей, окружавшей его.

Он олицетворённая озадаченность!

– Что случилось? – думал я.

– Или мы все попались, или они огорчены, убиты моим несчастьем и своим в нём соучастием, сочувствием?

– Теряюсь, ничего не разберёшь. Ничего не поймёшь, – думал я.

– Если с нами со всеми случилась беда, – размышлял я, – то невероятно, прямо невозможно, чтобы человек из страны Анархии, такой наблюдательный всегда, не заметил этого.

– Если же со мной одним стряслось это несчастье, – углубил я свою мысль, – то опять непонятно, почему он, человек из страны Анархии, их не успокаивает, почему они все такие растерянные, обеспокоенные, огорчённые, а он такой невозмутимый.

– Одно из двух, – пряду я дальше свою тонкую мысль, – или он их заразил бы своим спокойствием, или они ему сообщали бы своё беспокойство. Ведь он их слушает и они его слушают и понимают как всегда, как раньше.

– Вероятнее всего, – продолжаю я своё запутанное, туманное размышление, – что со всеми случилось то, что случилось и со мною.

Эта мысль меня немного утешает.

– Общая беда есть полуутеха, – думаю я.

– Тем более, – доканчиваю я свою мысль, – недопустимо, чтобы человек из страны Анархии остался к нашему несчастному положению равнодушным.

– Ведь он всемогущ, – утешает меня мысль, – неужели он не выручит, не поспешит на помощь?!

Я не свожу глаз со всех моих спутников, они же не сводят глаз с меня.

Но лица их и взоры их становятся всё грозней, всё мрачней.

– Грозовая туча рока повисла над наши бедными головушками, – промелькнула мысль.

Человек из страны Анархии, как и прежде, весь прозрачная, переливающая, играющая весёлость.

Печать радости видна на челе его.

Голубочки веселья так и гнездятся в его глазах, воркуют в его зрачке, порхают, ныряют, прилетают и улетают, пишут воздушные круги, волшебные круги беспечности, беззаботности в его светлой улыбке.

А руками он как-то двигает. Верней, не руками, а пальцами рук, которые он держит немного вытянувши напряжённо перед собою.

Казалось мне, что он наигрывает какую-то неведомую песнь на воздушной арфе, струны которой образуют лёгкие ветерки, дрожащие, звучащие беззвучно в этой певучей, немощной тиши.

Я наблюдаю за его пальцами.

Они пляшут, они танцуют пьяный танец пьяного хоровода.

Они весенне кружатся.

Они гоняются друг за другом, они догоняют друг друга, обнимают друг друга, целуют, соприкасаются и расстаются.

Таинство пальцев.

Игра жизни и смерти, и любви – в пальцах.

– Что это означает? – мучила меня мысль.

– Что он выводит пальцами?

– Что он ими пишет по песку воздуха?

– Что он ими чертит на этой поддающейся доске?

А он, человек из страны Анархии, не унимается.

Пальцы его двигаются, шевелятся, вертятся, кружатся, творят, плетут из воздушных венков таинственное значение, волшебные знаки, магические колечки.

Вот он будто бы рисует геометрические фигуры.

– Таинственные символы, – думал я.

То работает одна рука, то другая.

То пальцы правой руки, то левой, а то правой ноги, а то левой.

– Тут происходит что-то необычайное! – решил я.

– Попался я! – и сердце клокочет.

Я весь дрожу.

Меня объял страх.

Я силюсь, я креплюсь.

Ум работает нормально.

– Что случилось? Хочу прервать этот круг невозможного, непонятного, который замыкает меня.