Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых»

– Таким образом, вы не уничтожили расстояния, протяжения, пространства, места? – спросил я.

– Нет, мы не уничтожили, а овладели ими как временем, как бытием. Мы приручили это дикое, капризное животное, неумолимое как неизбежность, как закон в ваших странах и учениях, и запрягли его в пышную колесницу нашей пантехники.

– Странно, если вы не видите предметов, то ведь можете наскочить на что-нибудь, удариться на лету, на бегу, на ходу? – спросила женщина, которая не вмешивалась в наш разговор, будучи, как видно, занята этим вопросом.

– Удариться не можем, нам не больно. Боли у нас нет, – улыбнулся человек из страны Анархии, – но об этом будет речь после.

– Всё же вы можете натолкнуться на что-нибудь? – спросила опять женщина, которая не удовлетворилась его ответом.

– Нет. Этому не бывать. От всех невидимых предметов исходят волны, сигнализация своего рода, которые не видны, но осязаемы, и они предупреждают о месте нахождения предмета, каких размеров и каких свойств он, жидкий ли, твёрдый ли и т. д.

– А всё-таки, если вы забудете, задумаетесь, почему-либо не получите или не успеете реагировать должным образом на эти волны, то тогда произойдёт столкновение? – спросила женщина, которую этот вопрос горячо заинтересовал.

– Нет. Эти волны обладают свойством не допускать вас на известное расстояние к предмету и механически менять направление вашего хода, бега, полёта и плавания, – объяснил ей человек из страны Анархии.

– А что тут есть, в этом зрительном отделе? – спросил я.

– Ведь я вам говорил: лучи, свет в разных видах, свет разных свойств, тысячи оттенков свойств, во многих состояниях, и в жидком, и в твёрдом, и в газообразном, и в психическом, и т. п.

– Он всегда невидим?

– Нет, при желании он может стать не то что видимым, но и осязаемым, – сказал человек из страны Анархии.

– А каково его нормальное состояние? – спросил я.

– Все его состояния нормальны, – ответил человек из страны Анархии.

– Каково его обыкновенное состояние, в каком виде и состоянии он чаще встречается?

– Затрудняюсь ответить на ваш вопрос, у нас все виды нормальны, раз они возможны, все виды обыкновенны, и все виды часты, – ответил человек из страны Анархии.

– Так каково его естественное состояние?

– Естественного состояния у него нет, он весь искусственен, он весь продукт техники, изобретения, пантехники. Он весь – искусство, творчество, он изобретён.

– Как, в каком же виде он был изобретён первоначально? – упорствовал я в вопросе.

– Во всех видах одновременно. Над ним работало целое поколение изобретателей, и каждый из них изобрёл его в другом виде, в другом состоянии и при особых оттенках и подоттенках свойств. Так что разом мы получим всё его разнообразие.

– Даже способы изобретения у вас какие-то другие? – сказал я.

– У нас всё по-иному, – усмехнулся человек из страны Анархии.

– Да, всё по-иному, – не по-нашему, – сказали мы все.

Некоторое молчание.

– А теперь, если хотите, перейдём в слуховой отдел, – сказал человек из страны Анархии.

– Перейдём, но один вопрос меня беспокоит, – сказал я, смотря моляще ему в его светлые, глубокие глаза.

– Спросите, пожалуйста!

– Разве одним зрением можно одолеть пространство, вы видите предмет, но ведь этого недостаточно? – сказал я.

– Разве одним зрением можно удовлетвориться, ведь у нас доминирует осязание, а не зрение, ощущать, осязать – вот что значит одолеть, – добавила женщина тихим, углублённым голосом, в котором трепетала мысль и дрожало чувство.

– Да, вы правы, – согласился человек из страны Анархии, – но не забудьте, что у нас есть и слуховой и осязательный отделы. Там вы убедитесь окончательно, что мы осилили малое и большое место, и что мы недаром зовём себя сущими богами, – сказал человек тоном, в котором гнездилась и порхала самоуверенная гордость.

– Давайте перейдём в слуховой отдел.

– Давайте!

– Мы все готовы.

XIII

– Пойдём в слуховой отдел!

И мы все пошли.

Я уже так привык к тому, что ступаем по воздуху, что шагаем в высоте, в пустом пространстве, что даже не уделяю этому ни малейшей доли внимания.

Это меня так мало удивляет, как передвижение вообще.

Ко всему привыкнешь, – думал я, – даже к воздушному хождению.

– Вот слуховой отдел! – сказал человек из страны Анархии.

Но мы ничего не расслышали. И как странно, я видел, как он шевелит губами, как рот его полуоткрыт, но слов не было слышно.

– Здесь царство вечной тишины, – думал я.

– Что вы говорите? – хотел я его спросить. Но ничего не получилось. Я что-то бормотал, шептал, я, собственно, говорил, как всегда, внятно, ясно, отчётливо отчеканивая каждое слово, я, может, говорил физиологически, фонетически, громче, сильнее, чем всегда, но слова где-то застряли, где-то затерялись и до слуха не доходили. Они остались в воздухе, потонули в этом бесконечном, невозмутимом море, воздухе, не вызывая ни одной волнушки, не рождая ни единой зыби, не производя ни единственной ряби. Ненарушимая тишь царила кругом.

Мне даже жутко стало.

Я стал бояться этого глубокого, как смысл жизни, безмолвия.

Всё немеет кругом, как печать смерти.

Я испугался своей же глухости.