Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых»

– Надо прервать его! – кричит во мне всё моё существо.

– Я близок к умопомешательству, – кажется мне.

– Я теряю сознание, – сверлит меня последняя мысль.

– Что это? – воплощаюсь весь в одном вопросе.

И этот вопрос так мучителен, так горек, так смертоносен, так неотвязчив.

– В этом мире нет ничего непонятного, – проносятся холодным вихрем в моей голове слова человека из страны Анархии, – но в ту минуту, в тот миг, когда мы стоим перед грозным, непроникаемым, непонятным, мы теряем разум, теряем жизнь, находим один ужас, страх перед происходящим.

Как вырваться из объятий этой безмолвствующей, бессловесной, кругом охватывающей нас тиши? – рождается во мне дерзость мысли.

– Надо выискать средства! – шепчет во мне предприимчивость.

– Надо уйти отсюда! – говорит во мне настойчивость.

В эту минуту подходит ко мне человек из страны Анархии, весь торжествующий, как песнь победы над врагами в истории, весь сияющий, как восход души после омовения в стихотворении.

Он подходит, берёт меня за руку.

От соприкосновения его я весь дрожу.

Дрожу, как струна от соприкосновения смычка и гармонии.

Дрожу всей душой.

Трепещу всем чувством.

Я чую близость спасения и пьянею от запаха его.

Он берёт меня за руку, ведёт в сторону. Я не оказываю никакого сопротивления.

Я иду за ним, иду с ним рядом.

Тут он кивнул и остальным нашим, этим статуям ужаса, и они пошли за нами, пошли, медленно шагая, подталкиваемые желанием избавиться от настоящего, окружающего, медленно, неохотно, боясь встречи худшего, боясь бегства своего и погони за ними несчастья, боясь и места, и времени, и пустоты.

Мы шли.

Я с ним впереди.

Они все четверо, один за другим, вытянувшись в ряд, пресечённый некоторым расстоянием, промежутком, следовали за нами.

Мы шли направо.

Мы шли в гробовой тишине.

Мы шли как к своему собственному гробу, висящему где-то на гранях бытия в беззвучье.

Мы шли как на собственную могилу, поклониться своему праху ума и души.

Мы шли, скованные неведомым, страшным.

Вдруг я услышал прибой волны.

– Звук! Звук! – воскликнул я в душе.

– Да, он коснулся моего уха! – не смела ликовать моя душа.

– Невдалеке бьётся в своих могучих и вольных берегах бесконечное море звуков, – чуял я.

– Моё чувство меня не обманет!

– Иду к звуку!

– Иду к жизни из царства тиши!

– Вот пролетел звук, целая волна звуков и шумов над самым моим ухом.

– Я слышу! – воскликнул я.

– Я слышу! – воскликнули все, один за другим, как только они приблизились к тому месту, на котором я находился с человеком из страны Анархии.

– Как жалко, что я вас не предупредил о том, что в слуховом отделе нам нельзя будет сноситься с помощью слуховых сигналов, сочетаний звуков, слов, а <можно лишь> с помощью зрительных знаков, символов. Я вас не предупредил, и вы не могли со мной сговориться, – сказал человек из страны Анархии.

– Что же было с нами? – спросил я.

– Ничего! Там ничего не слышно, – сказал человек из страны Анархии.

– И с вами было то же самое? – спрашивали мы поочерёдно друг у друга.

– И со мной!

– И со мной!

– И со мной!

– Я чуть ли не потерял сознание со страху! – сказал я.

– Это было мучительно! – сказала женщина.

– Это было непостижимо, – сказал юноша.

– Вдруг ничего не слышишь, никто тебе не отвечает; если бы я знал, что я ничего не слышу, я не пугался бы, – сказал рабочий.

– Я пытался кричать, я не слышал своего собственного голоса! Как страшно лишиться голоса!

– Ужас сковал меня! Я боялся за всех вас, я не знал, что случилось, как будто окунули меня в бездну безмолвия, – сказал угнетённый народ.

– Как смешно! – сказал человек из страны Анархии.

– Было бы смешно, если бы не было печально! – сказал я.

– Вы испугались? Чего?

– Как чего? Вдруг ничего не слышно. Вы стоите, улыбаетесь, как всегда, а кругом испуганные лица, хочешь говорить, говоришь, не отвечают, да и голоса своего, слов своих не слышишь, хотя кричишь что есть мочи.

– Я не предупредил вас. Я думал, что вы умеете говорить на зрительном языке, на языке движений, мимикой.

– Мы не знали, в чём дело!

– Я же говорил с вами, пробовал несколько языков, несколько мимических наречий, но вы ничего не отвечали, – сказал человек из страны Анархии.

– У нас язык мимики не разработан. На нём говорят только глухонемые.

– А у нас все умеют на нём говорить! Вдруг попадёшь в неслуховую среду. Под водой разве говорить можно?! Или при шуме разве можно пользоваться звуком, словом? Там поневоле приходится прибегать для сношений к зрению и зрительным символам.

– У нас говорят мимикой только одни глухонемые, а их язык не развит. Они учатся в школах, и их приучают говорить по-нашему.