Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых»

И здесь, в этой сказочной стране, видя могущество человека, его завоевания в области физической природы, я не предался никакому удивлению, никакому восторгу. В этом отношении и наша Европа была не совсем в начале пути, и она кое-чего достигла. Хочу, горю желанием видеть ваши завоевания в области социальной природы. Хочу, жажду видеть ваши социальные чудеса, ваши социальные дива, ваши социальные сказки, которые, воплощённые в институтах, гуляют среди бела дня живыми, настоящими детьми действительности.

– А почему вы так мало интересовались социальной стороной, взаимоотношениями людей на горе Равенства? – спросил его человек из страны Анархии.

– Видите, там, на горе Равенства, всё покрывается техникой в простом смысле этого слова. Раз нет труда, то, само собой разумеется, нет и наёмного труда. Раз существует одно творчество, одна забава, одно развлечение, то не может быть же речи об эксплуатации.

– Это не совсем так. Вы были на горе Равенства, а вы не интересовались вопросом равенства, общественным равенством. Вы все смотрели и дивились нашему техническому размаху.

– Да, мы были ошеломлены всем виденным так, что забыли обо всём…

– Нам казалось, и мне кажется и сейчас, что в такой обстановке слишком много богатств и слишком много довольства и роскоши, небывалой, сказочной, чтобы об этом следовало говорить, – сказал я.

– Отчасти это так, но всё-таки, каковы наши отношения на почве удовлетворения потребностей, на почве потребления, вы и не спрашивали и не заинтересовывались их постановкой, – сказал человек из страны Анархии.

– Да, мы об этом забыли, – сказал рабочий, – притом мы думали, что при чудесах нечего спрашивать о таких естественных мелочах.

– Сядем где-нибудь и потолкуем об этом, в конце концов, ведь это отношение человека к человеку, возникшее на почве хозяйственной деятельности, самое главное, самое интересное, – сказал я.

– Сядем там внизу, – указал рукой человек из страны Анархии.

Мы стали спускаться вниз, то есть пошли по воздуху, ступая как бы по воздушной лестнице, по направлению к земле.

Мы шли молча. Каждый обдумывал те вопросы, которые он задаст и на которые он хочет получить ответы. А вопросов ведь так много. Они наполняют мой ум и сердце. Они жужжат там, роятся. Но оттуда не вылетают на крыльях слова. Их слишком много. Не хватит слов, не хватит для них и пространства во времени. Чтобы изложить все мои вопросы, надо иметь не «пять дней», а пятьдесят раз пять. И поэтому отбираю более важные от менее важных, более беспокоящие от менее беспокоящих.

Я их выделяю, ставлю отдельно. В особом углу сознания. Подбираю для них крылышки, для первого вылета из ума.

Думаю, что и все остальные этим заняты.

Царит глубокое молчание, прерываемое слегка тонкой речью встречающихся взоров, обменивающихся взглядов.

Я занят, поглощён окрылением и оперением моих неоперившихся птенцов мыслей, дум, чувств, которые все имеют порхающий вид вопроса.

Минутами уставляюсь блуждающим по своим дебрям взглядом на человека из страны Анархии.

Он идёт впереди нас. В некотором отдалении от нас. Я вижу весь его профиль. Он божественно красив. Он своеобразно красив. Он сказка волшебной красоты, рассказанная вечерней полутенью между двумя нивами, зеленеющими и волнующимися от поцелуя весны и ветра.

В нём особая гармония. Молчаливая выдержанность линий.

В нём больше красоты, чем силы, в нём больше силы, чем красоты.

В нём сила, мощь, отвага слились, спелись окончательно, до последнего звука, с красотой.

Он дышит красотой, дыхание его красы осязательно. Хоть бери его голыми руками.

И сила его тонка, живёт намёком далёким, отдающимся отзвуком нежным, тихим в высоких горах всепобеды, всемогущества.

И сила его тиха, как луч луны, отражённой в полуночной волне весенне-влюблённого, умиротворённого озера сердца юноши.

И сила его могуча, как уверенность, как неизбежность, которая летит по дороге в страну рока, в край судьбы.

И сила его углублённа, как чувство и предчувствие, рождённые на дне бездны трепетного предвкушения неизведанного, неиспытанного.

И сила его возвышенна, как полёт орла спасения, реющего над облаками страдания, парящего по поднебесью сострадания, купающегося в полном свете.

Он идёт впереди нас. Он весь одно «вперёд»!

Столько отваги, столько решимости.

И столько нежности, мягкости.

Воплощение веры, которую рождают Боги для Богов.

Воплощение сердца, которое себя превзошло и в сердечности и бессердечии, в мягкости и жестокости.

Воля и безволие так и плещутся на солнце его гармонии в зыбях черт его лица, в изгибах всего его тела.

– Откуда рождается такая красота, и откуда такая прямота духа, – не мог я не спросить себя.

Такова их жизнь, таковы и они.

Жизнь без забот, чело бытия без единой морщинки, без единой складочки. Труд без труда, без неволи – вот что рождает эту целость, это совершенство внутреннего и внешнего, это созвучие тела и души, эту спетость плоти и духа.

И красота его тиха, как шёпот возлюбленной на груди у возлюбленного листочка на ветке расцветшей яблони в час предутренний, в миг просыпания.