Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых»

И красота его тонка, как след прокравшейся мысли по венчанным зорями вершинам гор древней религиозной мудрости.

И красота его могущественна, как буря восставшего времени на безбрежном море летописи, что топит корабли вероучений, крушит их и щепки хоронит в водовороте и смене пенящихся волн.

И красота его глубока, как прозрачная, но далеко-далёкая вода колодезя откровения, открывшегося путешественникам в лесах призвания, которой они поят своих взмылившихся и усталых коней…

И красота его высока, как воскрыление звука рога победы над смертью, над природой, над невозможностью.

– Здесь сядем, здесь, у этого источника! – сказал человек из страны Анархии, и звуки его голоса пошли, заходили кругами по тихой поверхности той Оды, которую я сложил в уме своём его красоте и гармоничности.

– Сядем здесь! – сказала женщина, севшая первая у мраморного источника.

Источник бил тихо-тихо, – как расцвет чувства.

Источник был прозрачен, как ясная мысль Сократа.

– Сядем все! – сказал человек из страны Анархии.

– Сядем!

И мы все расположились вокруг источника, который нежился, как младенец в люльке, в лоне белых лилий мрамора и красных роз рубина.

Я сел рядом с женщиной, лицом к лицу человека из страны Анархии.

Я не мог разговаривать с ним, не купаясь в то же время в ясной бездне его глаз. Я больше разговаривал с его глазами, нежели с его устами.

Язык глаз красивый, благозвучный, и притом он говорит, когда молчит. Взор есть слово этого языка зрения. Блик есть слог этого слова. Взгляд есть целая фраза, целое предложение.

Кто не знает этого языка, кто его не слышит и не умеет говорить на нём, тот слепо-немой.

Мы уселись вокруг источника.

Лица наши в нём отразились.

Там и сливались, сходились и расходились.

Задумчивее всех был угнетённый народ.

Он ждал второй горы, горы Братства. Он хотел видеть воочию его сон, его мечту, видеть её воплощенной в жизни, в яви.

Он ждал.

Он на пороге обетованной своей земли, которая течёт млеком и мёдом симпатий и человеческих отношений.

Его отделяет от земли тонкий промежуток времени.

Он гляделся в зеркало источника.

А зеркало дивное-дивное, верное-верное.

Отражает его всего, как он есть.

И глубокие горящие глаза горят этим звёздным огоньком, вечно теплящимся, вечно воркующим на языке светов, в воде, горят и искрятся в воде.

Лучи не гаснут ведь в воде.

И локоны его, вьющиеся так причудливо, как тропинка воображения в лесу мистерии, отражаются в воде.

Зеркало их воспроизводит старательно, любовно, тщательно.

Ведь эти локоны веют, сеют древность, современность, вечность, сегодня и вчера.

А источники любят древность, как древность любит источники.

Мы все молчим. Никто не хочет первым порвать цепь молчания, чьи звенья плетут глубокие думы и глубокие чувства.

Наконец я решаюсь, делаю усилие над собой, над своими мыслями, пресекаю круг молчания.

– Как называется этот источник?

– Он называется размышлением, некоторые зовут его созерцанием.

– Подходящее название.

– Оно идёт ему.

– Он такой тихий, такой углублённый.

– Он такой задумчивый.

– Он такой прозрачный.

– Он весь в себе самом.

– Поэтому мы и зовём его созерцанием, – сказал человек из страны Анархии.

– Вы удачно выбрали это место для нашей предстоящей беседы, – сказала женщина.

– Всё хорошо на своём месте, – сказал, шутя, человек из страны Анархии.

– Разве мы не случайно опустились на это место? – спросил я.

– Нет случайностей в стране случая, – сказал человек из страны Анархии.

XVI

Краткая пауза.

Молчание.

Мы сидим и внимаем гласу своих мыслей, гласу своих чувств.

Небо над нашими головами ясное, прозрачное, уходящее далеко-далеко в глубь.

И глубь глуби глубже.

И источник у наших ног такой чистый, такой прозрачный, такой тихий.

Реет ангел тишины над нашими думами.

Одни вопросы не молчат.

Рвутся они наружу.

Ищут проявления.

Хотят воплотиться в форму.

Желают сесть в ладью слова.

Хотят кататься по тихим волнам воздушного океана.

Желание – не грех.

Кто устоит против их сильной воли?

Я удовлетворяю их желание.

– Да, ведь мы хотим, чтобы вы нам набросали картину отношений человека к человеку в хозяйстве, существующем в вашей стране, – сказал я, обращаясь к человеку из страны Анархии и обдавая его взором, в котором обитает просьба.

– Ведь мы за этим, можно сказать, сюда и пришли, – сказал рабочий, в голосе которого слышалась беспечная игривость.

– Это в высшей степени интересно. Ведь вы хоть и боги, но всё же люди; интересно, как вы уживаетесь, – сказала женщина.

Человек из страны Анархии, помолчав немного, как бы созывая свои улетевшие в разные стороны мысли, сказал:

– Мы уживаемся очень легко, очень хорошо. У нас принцип равенства экономического незыблем. Всё принадлежит всем. Всем и каждому, по его потребностям в довольстве, в роскоши.

– А кто работает, кто трудится?

– У нас никто не работает, никто не трудится, кроме автоматов, – сказал человек из страны Анархии.

– Это мы не видим, – сказал я.

– Но кто за ними, за вашими автоматами наблюдает? – спросил рабочий.

– Кто их заводит, чтобы они работали? – спросила женщина.

– Их заводят те, которые этого хотят, – сказал человек из страны Анархии.

– Кто это?

– Как вас понять?