Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Пункт последний: имение – и тут Вы язвите, не спросив меня основательно о причинах задержки продажи его. Всю зиму я делал все зависящее от меня через: Адамова, Поццо, Балмашева и Соколова, т. е. через Тарасова[2869]. Адамов и Поццо 6 месяцев вытребовали разбросанные документы и собрали. Я множество раз торопил, но надо было иметь дело с кавказскими учреждениями. Тарасов наобещал, и потом оказалось, что поверенные его не оправдали надежд. Оставалось ехать самому. В Петербурге я чуть не продал имение и собрал верные сведения. Просьба поехать В. К. Кампиони сейчас рациональней всего. А заложить нерационально, хоть просто[2870]. Если заложить на 5000 тысяч <так!>, то на пяти тысячах, выдаваемых бумагами Азовско-Донского банка, теряются 1000 рублей при размене на деньги + известная сумма поверенному (скажем, рублей 400); освобождаются 3600; 3000 отдаю Мусагету; 600 рублей, а у меня сейчас долгу больше + 300 рублей ежегодного взносу в банк; если в 7000, то 500. Так поступая, я могу лишиться имения, ибо не уверен, что 300 или 500 рублей взнесу в банк. Такой убийственной для меня глупости я не сделаю, ибо это – петля на шею. Сделаю, если потребует «Мусагет».

Относительно слухов и сплетен о нашем с Вами разрыве: я бессилен; Вы говорите «нет дыму без огня». Конечно, это легко сказать: а вот когда эс-еры говорили, что я под Москвой на вилле устраиваю маскарады в костюме Адама, стало быть, тоже была тут правда? А мы жили и голодали с Эллисом в Москве. Нет, милый: предъявляя серьезные обвинения и подкрепляя их сплетнями, Вы точно ищете нарочно серьезного разрыва со мной. По крайней мере Ваш

Христос Воскресе есть нападение на меня, совершенно меня ошеломившее, ибо ни иоты правды нет во всех Ваших упреках. Относительно слухов и сплетен о нашем с Вами разрыве: я столь же невинен в том, сколь Вы невинны в убийстве ксендцом Мацохом своего брата[2871]. Эллис Вас, между прочим, обвиняет в этом убийстве: остается, следуя Вашему методу, думать, что деятельность Ваша вредно отражается в Царстве Польском. Ну, а если это так, то, вероятно, мозги неизвестных мне сплетников знают больше, нежели, например, знаю я. И вот последний этот упрек, упрек мне в том, что создаются какие-то сплетни о нас, мне либо смешон, либо оскорбителен. Но в обоих случаях прошу Вас мне об этом не писать. Да и далее: умоляю Вас не смущать моей тишины на недели и месяцы нервы расстраивающими химерами, ибо я за себя не ручаюсь: видя, что каждый мой поступок в Мусагете

создает легенду и чрез легенду является поводом для Ваших нападок, я уйду из Мусагета, не вернусь в Москву, ибо дружба и общее дело хороши не там, где они предлог для взаимного истязательства, а там, где они – животворный залог действительного общения, а не общения сквозь призму третьих и внешних лиц.

О П. И. д’Альгейме, успокойтесь: все Вами рассказанное столь же химерично. В угоду Вашей подозрительности не рвать же мне житейских отношений с людьми, близкими мне через жену[2872]. И тут у меня одна просьба: у нас с Асей так уж сложился быт жизни, что мы читаем письма друг друга: я распечатываю попросту ее, она – мои. И вот случилось, что без меня, без всякой задней мысли Ася прочла Ваше письмо, в котором ее

дядя[2873], которого она горячо любит, назван авантюристом. Пощадите ее родственные чувства и впредь не пишите таких слов.

–

Ну вот кончил. Ася спрашивает меня, отчего я такой красный, а у меня мигрень и сильнейший прилив к голове. Дорогой друг, это всегда бывает последнее время при получении от Вас писем и при ответе на них. Так было все лето: Вы меня летом заставили пережить с десяток мигреней, и с ужасом я думаю, неужели опять это повторится теперь, и мое бегство из Москвы тщетно: что опять Москва за мной погналась сплетнями и неприятностями – «Христос Воскресе

» – что ли: да не будет так. Я очень, очень прошу Вас, более: умоляю. Я не Эллис, и тяжелая атмосфера взаимных недоразумений так тяжело ложится на моем здоровье и работоспособности, что я сериозно прошу Вас, дорогой друг, лучше приберечь до встречи Ваши подозрения, жалобы, ибо: на расстоянии, в письмах все это принимает оттенок далеко, быть может, не тот, который Вы вкладываете. Если мы будем и впредь препираться: знайте – я в Москву не вернусь. Я лучше весь год просижу где-нибудь на Волыни в тишине и не в обиде, чем вернусь в место, где тебя ежечасно пригвождают то к кресту, то к позорному столбу[2874].

–

Воистину Воскресе, дорогой, милый друг: слышите – Воскресе – и воистину!

Любящий Вас Б. Бугаев.

P. S. Адрес. Bruxelles. Place S-te Gudule. 25.