Андрей Тарковский. Стихии кино

От этой этики отречения отталкивается и фильм «Ностальгия», в первой сцене которого мы находим самые мизогинические высказывания из всех, что есть в фильмах Тарковского. Горчаков попросил экстравагантно красивую итальянскую переводчицу Эуджению сопровождать его в храм, где хранится «Мадонна дель Парто». В храме Эуджения встречает простого, но несколько мрачного старосту, который комментирует ее нескромный вид и противопоставляет ее благочестивым женщинам, участвующим в обряде плодородия. Сцена соответствует более или менее постоянному в фильме противопоставлению развязно эмансипированной современной Италии более традиционным устоям русской родины Горчакова, которую он вспоминает (или представляет) в виде деревенского дома, перед которым стоят ждущие его жена, дети и собака.

В этой первой сцене Горчаков не только молчит, он даже отказывается входить в храм, жалуясь (в духе самого Тарковского во «Времени путешествия»), что «надоели мне ваши красоты хуже горькой редьки». На самом деле Горчакову надоели не только «Мадонна дель Парто» или зрелищный обряд благочестивых итальянок; ему вообще надоело видеть. В этом, несомненно, Горчаков находится в союзе со старостой, который говорит Эуджении, что такие праздные зеваки, как она, подрывают эффективность обряда для верующих. Когда она спрашивает, в чем цель обряда, то он отвечает: «В чем хочешь». Как в «Сталкере», вера сама себе награда; нужно лишь покорно отдаться. Но это не значит, что и фильм, подобно обряду плодородия, прежде всего требует благочестивого самоотречения зрителя. Отречение способно показаться нам ретроградным понятием, не только благодаря монашескому ореолу самого термина, но и потому, что оно предполагает отказ от деятельной ответственности за состояние мира. Ведь отречься можно только от того, что предлагают другие. В данном случае зритель может отречься от желания интерпретировать фильм – например, поддаваясь тому, чего требует фильм от зрителей. Отрекаясь таким образом от своих индивидуальных потребностей и побуждений, зритель дает согласие на вхождение в общее пространство, в котором может образоваться своего рода общество. Однако все это может произойти лишь в том случае, если режиссеру предоставляется исключительное право видения, чтобы он мог нам показать то, во что мы заранее обещаем верить.

Дилемма Горчакова в другом. Отказываясь смотреть, он замыкается в своих воспоминаниях и фантазиях. Во второй сцене «Ностальгии» Эуджения и Горчаков сидят в сумрачном холле отеля и обсуждают непереводимость поэзии. Плавно движущаяся камера останавливается у Горчакова за затылком, но при звуке льющейся воды он оборачивается к камере, и через монтажный стык мы видим жену Горчакова возле их дома в деревне, затем Эуджению с ее роскошными кудрями, а затем даму, ведущую собачку по коридору отеля. В конце сцены, снова под звуки льющейся воды, Горчаков опять подходит к камере, и еще раз мы видим его русский дом, пока на заднем плане Эуджения продолжает разговаривать с хозяином отеля. В льющейся воде и в ниспадающих кудрях и одеяниях Эуджении чувствуется вскипающее сексуальное вожделение, поддерживаемое плавно движущейся камерой, которая усиливает растущее напряжение между Горчаковым и его спутницей. Отрицая возможность перевода и саму переводчицу, Горчаков остается лишь с воспоминаниями о прошлом и отворачивается от полнокровного мира, который стоит перед его взором в настоящем.

В номере Горчаков открывает окно, впуская звук дождя, который проходит, когда он погружается в сон и приходит собака – очевидно, тот самый его верный спутник, которого мы видели у дома в России (и который пристал к Сталкеру в предыдущем фильме Тарковского). В конце этого долгого плана камера постепенно наезжает, пока голова Горчакова не предстает крупным планом, и снова следует ряд воображаемых кадров с Эудженией и домом. Его противоречивые желания разрешаются в фантастическом кадре примирения между Эудженией и женой Горчакова, а затем в кадре беременной жены, лежащей в постели.

Горчаков. Кадр из фильма «Ностальгия»