Англия. Глазами воронов

Эксперты, занимающиеся изучением птичьего мышления, разработали массу тестов и экспериментов для оценки когнитивных способностей и поведения птиц, и я с гордостью сообщаю вам, что наши тауэрские вороны принимали участие во многих научных исследованиях. Специалисты единодушны в том, что вороны справляются со всеми видами задач, которые, как считалось ранее, под силу только приматам. Они демонстрируют умение пользоваться предметами-инструментами – например, когда при помощи зажатой в клюве ветки или листьев получают то, что хотят. У них есть свой язык. И у них существует собственная иерархия. Многие известные и уважаемые ученые со всего мира публиковали статьи и выступали с научными докладами о воронах, демонстрирующих необыкновенный интеллект в лабораторных условиях или в дикой природе. Список их известных подвигов включает купание в снегу, всевозможные воздушные акробатические трюки (в том числе полет вверх ногами и выполнение «бочки»^[75]), использование предметов для вытеснения чаек из их гнезд, использование камней для защиты гнезда, перенос пищи ногами, а не только клювами, перенос птенцов, ловлю голубей в воздухе и, что совсем уж невероятно, атаку на оленей!

Натуралист и проницательный эксперт в области поведения животных Бернд Хейнрих посвятил изучению воронов всю свою жизнь. В книге «Разум воронов» (Mind of the Raven) он пишет: «Прожив много лет бок о бок с воронами, я … наблюдал настолько удивительное поведение, о каком не только не читал в более чем 1400 проштудированных научных докладах и статьях, но о каком даже не смел мечтать. … Знание всего, что происходит в их мозгу, подобно бесконечности, оно недостижимо». А автор бестселлеров Дэвид Куаммен утверждает, что «клан» врановых, как он их называет, «ведет себя настолько удивительно и причудливо, что требует интерпретации с участием не орнитолога, а психиатра».

Я, слава богу, не зоолог, не орнитолог и тем более не психиатр, но как любитель, проведший немалую часть своей взрослой жизни рядом с воронами, склонен согласиться со сказанным: вороны феноменально

умны, и мы никогда не узнаем всего, что происходит в их головах. Древняя шотландская поговорка на гэльском языке гласит: «Tha gliocas an ceann an fhitich», что означает «Мудрость хранится в голове ворона». Уверен, что так и есть. Я часто пытаюсь посмотреть на Тауэр глазами воронов: вижу отвесные громады зданий, похожие на утесы, слышу непрерывный гул, напоминающий завывание бури в тундре, и понимаю огромный потенциал этого места и в деле поиска товарищей по играм, и в постоянной угрозе нападения хищников. Я пытаюсь представить, как в их невероятных мозгах работают все имеющиеся там нейроны. Не могу утверждать наверняка, но догадываюсь, почему они остаются в Тауэре: как и я, они способны поймать кайф от того, что здесь происходит.

* * *

Нередко я задаюсь вопросом об эмоциональной составляющей их интеллекта. У них определенно есть долговременная память. Например, когда бывший Смотритель воронов Деррик Койл пришел в Тауэр через семь лет после увольнения, Мерлина сразу же направилась к нему. Как будто он никогда и не уходил отсюда. Спустя семь лет! Несомненно, такому необычному поведению должно быть какое-то очевидное объяснение – Деррик наверняка сделал что-то такое, что запомнилось Мерлине. Но это также заставляет меня задуматься, ощутила ли она его отсутствие и какие именно чувства может испытывать по этому поводу птица. За время своей работы Смотрителем воронов я видел, как вороны выражают радость и печаль, боль и удовольствие. Я видел, как они учатся, запоминают и решают проблемы, связанные с установлением причинно-следственных связей. Я знаю, что они способны на самопожертвование, заботу, рыцарство и великое мужество. Но обладают ли они сложными когнитивными способностями? Безусловно. Каков объем этих способностей? Я все еще выясняю это.

19. Воронология

Наверное, это прозвучит нелепо, учитывая отсутствие у меня формального образования, но одной из главных своих задач здесь я считаю просвещение общественности. Не то чтобы я совсем невежда – спасибо всем моим учителям в Дувре за их честные попытки изменить это, – но к четырнадцати годам я почти перестал ходить на уроки. Поступив на службу в армию, я продолжал посещать школу дважды в неделю в послеобеденное время, но львиная доля тамошних уроков была посвящена военной науке (например, мы изучали «холодную войну» и историю российской 3-й ударной армии, которая, как нам тогда говорили, могла в любой момент напасть на Запад). Тот период стал единственным в моей жизни, когда я совсем не прогуливал школу.