Работа Ханны Арендт «Vita activa» посвящена реабилитации и даже ревитализации «деятельной жизни», которая, на ее взгляд, приходит во все больший упадок. Она проблематичным образом возлагает ответственность за эту «деградацию vita activa» на примат созерцания в греческо-христианской традиции. Приоритет vita contemplativa
сводит все формы vita activa до уровня полезного и необходимого труда: «Мой упрек традиции заключается, собственно, в том, что примат, признаваемый в традиционной иерархии за созерцанием, стирает структуры и различения внутри vita activa, оставляя их без внимания, и что вопреки всей видимости это положение вещей не изменилось после крушения традиции в Новое время и перевертывания завещанного традицией порядка усилиями Маркса и Ницше»150. Арендт считает, что в пику этому нивелированию vita activa она должна выделить разнообразные формы ее проявления, и поэтому в ее феноменологии vita activa господствует акцент на жизни, решившейся действовать.Ошибочно считать, будто примат созерцания ответственен за деградацию vita activa
до состояния труда. Скорее нужно допустить, что человеческие дела опускаются до чистой деятельности и труда именно из-за того, что они утрачивают всякое созерцательное измерение. Арендт ошибочно представляет созерцание как остановку всех движений и действий, как пассивный покой, на фоне которого всякая форма vita activa представлялась бы непокоем. Согласно Арендт, смертные смогут достичь созерцания, «когда они соберутся в себя от всех движений и всякой деятельности и придут в полный покой»151. Неподвижность касается как тела, так и души: «Чем бы ни были движимы тело и душа, все внешние, как и внутренние движения речи и мысли должны прийти к покою в созерцании истины»152. Арендт не признает, что vita contemplativa представляет форму покоя лишь потому, что она покоится в себе. Покоящееся-в-себе, однако, не противоречит любому движению и деятельности. Бог тоже покоится в себе. Но он есть чистая деятельность (actus purus[115]). В-себе означает здесь всего лишь, что никакой зависимости от внешнего не предполагается, что некто свободен. Так, Аристотель ясно называет созерцательную жизнь (bios theoretikos) деятельной жизнью. Ведь мышление как theoria – это energeia, что буквально значит «производящая деятельность» или «бытие-в-действии» (en ergô einai). В этом Фома следует за Аристотелем: «Внешние телесные движения противны тихому созерцанию [contemplatio], которое состоит в покое от внешних занятий, но этому тихому созерцанию присущи движения умственных деятельностей»153.Арендтовская реабилитация vita activa
прежде всего обращена к действию. При этом она нагружает его героическим звучанием. Действовать – значит начинать нечто совершенно новое. Без решимости действовать человек хиреет, становясь homo laborans. Рожденность – это не заброшенность, а способность-действовать. Арендтовская героика действия дорастает даже до мессианства: «“Чудо” заключается в том, что вообще рождаются люди и с ними новое начало, которое они способны проводить в жизнь благодаря своей рожденности. <…> Что надо доверять миру и надеяться на благо мира, нигде пожалуй не выражено энергичнее и прекраснее, чем в словах, какими рождественские оратории возвещают “радостную весть”: “Дитя родилось нам”»154. Действовать, говоря языком темпоральности, – значит начинать время заново. Сущность действия – это революция. Оно «прерывает автоматическое течение повседневности»155. В условиях природного времени повторения новое начало – это «чудо». Действие – это исконно человеческая, «чудодейственная способность»156. Однако Арендт ошибочно полагает, что действительно новое порождается только решениями героического субъекта, решившегося на действие. Образующие мир и культуру события лишь изредка объясняются сознательными решениями активно действующего субъекта. Гораздо чаще они являются продуктами досуга, непринужденной игры или свободного воображения157.