Асафетида

— Лорд! Лорд! — Надрывается из двери дома напротив хозяин черного пса. Пес не ведет ухом и чавкает чем-то неаппетитным возле мусорного контейнера.

По луже перед подъездами Велесов старается ступать аккуратно, но всё равно нагоняет небольшую волну и мочит нижние кромки брючин. В клумбе у дома среди цветочного сухостоя накиданы окурки с балконов.

На окне первого этажа нет ни занавесок, ни тюли. Доцент ждет, пока ответят по домофону, и разглядывает нежилую кухню. Укладом она напоминает тещину в Печорах, и даже набор поварешек с шумовками на гвоздиках — той же советской марки.

Никого нет дома, или не отвечают. Он собирается идти уже обратно к машине, но тут слышит голос.

— Вы это к кому? — Из форточки кухни, которая только что была закрыта, торчит седая старушечья голова.

— К Точкину, — сообщает доцент нехотя.

— Так уехал Точкин! Вы не знали, что ли?! Вчера вечером в квартиру зашел в мундире, а вышел в костюме. На голове — парик! Рыжий, длинный, до плеч, представьте себе! В каждой руке по сумке с котом держит! «Уезжаете?» — Это я у него спрашиваю. А он мне: «Да, уезжаю, — говорит, — в Новгород поеду, к дяде. Жалко Псков: старинный город, и людей столько много живет, но ничего не поделаешь, все помрут», — это так врач ему в больнице сказал. В Новгороде у Коли дядька. Еще только когда он заблажил, он уговаривал его квартиру продать в Пскове и в Новгород перебраться, к нему поближе, чтоб перед глазами был, но Коля тогда отказался.

— Заблажил? — Не понимает доцент. — Его разве не на войне контузило?

— Да какая ему война! Он — инвалид детства! — Собеседница злобно хихикает. Доцент замечает в этот момент, что лицо у нее как земля воронками изрыто крупными оспинами. — Мундир ему от Сергея, от брата, достался. Любил он Сергея очень. Отец у них пьянствовал безбожно, да колобродил по-всякому, вот старший брат ему заместо отца с детства и был. Как узнал Коля, что Сергей погиб, то ни плакать, ни кричать не стал, а просто лег — и так лежит лежмя, даже на похороны не пошел. Мать его горемычная не знала, что делать.

Он и в бытность, знаете, простоватый такой, что ли, был, но на хлебокомбинате работал, хлеб возил. Как на работу ходить перестал, уволили его. А он и не заметил этого: лежит и лежит, будто расслабленный какой. Что спросишь — ответит, а нет — так и день молчит, и два. В больницу в Богданово мать его отвезла. Там один врач Коле совет дал: «На диване лежа, — говорит, — своего брата ты не вернешь из мертвых. Но можешь сам стать таким же, каким твой Сергей был, и тогда он будет жив, покуда сам ты жив». Коля доктора послушал: из лечебницы выписался, дома братов военный мундир из шкафа взял да в ателье снес. Стал его носить. Что другое — ни в какую! Мамка, на него в мундире глядючи, и померла с горя, что обоих сыновей профукала.

У брата его Сергея, у погибшего, остался друг-товарищ, Андрей зовут. Они вместе воевали, Сергей его командир был. Этот Андрей узнал ненароком, что Колька совсем заблажил да без присмотра остался, и теперь приглядывает за ним. На работу подъезды убирать — это он ему устроиться помог. Навещать приезжает и на Новый год к себе забирает, а то Коля фейерверков боится. Если оставить его здесь, то будет по двору за детьми со шваброй всю ночь бегать и матерными словами на них ругаться, а соседи на него потом жалобы в домоуправление пишут.

— А как же ранение? С лицом у него что?

— Да сызмальства оно у него — ранение это! Мать как-то раз из груши повидло варила, а Колька на плиту влез, половник захотел облизать да в чан и ухнул. Еле она его выходила. До школы — по больницам всё да по санаториям!

Велесов открыл рот, чтобы спросить что-то еще, но форточка захлопнулась и на прощание обдала его лицо ледяным холодом. Он поднял взгляд на окно второго этажа, которое, по расчетам, должно было принадлежать Точкину, и заметил за стеклом на подоконнике черного кота. Домофон разбудил Ворона, и тот сердито взирал сверху вниз на пришедшего.

Андрей Валентинович уже заводил мотор, когда увидел, как из двери пятиэтажки напротив, где только что скрылся отобедавший на помойке Лорд, появился человек в военной форме невысокого роста. Он волок в каждой руке по набитому мусорному мешку и направлялся в сторону контейнеров.

— Лейтенант Точкин! — Окликнул Велесов.

Николай обернулся и помахал ему рукой, одетой в хозяйственную перчатку с пупырышками. Избавившись от своей ноши, он поспешил навстречу доценту.

— А мне сказали, что вы уехали, — признался Андрей Валентинович, шагая вместе с лейтенантом по направлению к дому. — Как будто в Новгород, к дядьке.

— Кто сказал?

— Да соседка вон, — доцент указал на окно без занавесок.

Точкин отреагировал буднично:

— Никуда я не уехал. Это морок был. Квартира с осени нежилая стоит.

— Да как нежилая? Женщина там была, почтенного возраста, у нее лицо еще такое…

— Никого там нет, — мягко перебил Николай. — Раньше пенсионерка жила, а потом ее в лесу вместе с другой бабушкой зарезали, когда они за грибами поехали. Я вас, кстати, вчера возле больницы видел, — вспомнил Точкин.