Асафетида

Мимо лавки мужицкой походкой прошагала медсестра и бросила на собравшихся по-тюремному тяжелый взгляд: дружбу тут не приветствовали. Когда она ушла, Николай поглядел с некоторой опаской на язычника Алексея, но всё же нашел компанию и место достаточно подходящими и пустился в рассказ. Об увиденном в церкви в «Красной Руси» Точкин говорить не стал, ограничившись тройкой слов об обряде, после чего надолго замолчал: признаваться в убийстве, даже в несостоявшемся, было тяжело.

Сидевший рядом на лавке родновер Алексей внимательно слушал Точкина и глядел на него со всё нарастающим уважением. Обстоятельства появления соседа в больнице прежде были ему неизвестны. Самого язычника банальным обманом доставили на стареньком «Москвиче» родители-пенсионеры, когда выяснилось слишком поздно, что сын соскочил с таблеток.

— Филаретов! На родину захотел?! Чтоб через пять минут в койке был! — Рявкнула сестра на обратном пути.

Отец Георгий, к которому были обращены слова, смиренно склонил седую голову. Алексей проводил взглядом надзирательницу:

— Вторник. Малахова пошла смотреть.

Из сестринской и правда доносились голоса телевизионного ток-шоу. Других звуков в больничный коридор не проникало.

— А мощи, получается, Архип с собой забрал? — Тихо поинтересовался у Точкина отец Георгий.

— И мощи, и сокровища, конечно, и даже у меня остатки своих денег взял, — подтвердил Николай. — Я еще в Порхов когда в «скорой» ехал, шинель свою взял посмотреть и в карманах только бумажник нашел и военный билет. Не постеснялся он меня обыскать, пока я без сознания в алтаре лежал. Друга своего я потом попросил поглядеть в той церкви. Вечером поехал, да ни монетки не нашел. «Только хлам один, — говорит. — Бомжи, видать, натащили».

— Что есть, то есть. Своего Архип не упустит. Батюшка мой, царствие ему Небесное, до перестройки единственный на весь Северо-Запад экзорцист был. Отец Павел. Слышали, может быть? — Николай закивал. — К нему в храм и с Ленинграда ехали, и с Прибалтики всей. А тут чародей какой-то колхозный меня фокусами своими запугать надумал! Хожу, гляжу на него да посмеиваюсь. А он лютым зверем скалится. Очень уж с болотиной сей белой в «Красной Руси» расставаться не хотел, за собственность личную почитал.

Раз домой захожу — глядь перед дверью под ковриком какая-то выпуклость. Поднимаю, а там — ветки еловые, волосы, бумажки, и всё это еще, прости Господи, с говном вперемежку. Соседка с квартиры напротив высунулась, очень женщина суеверная: «Сделано», — говорит. А я ей: «Мало, что сделано, так еще и насерено», — посмеялся я вместе с ней, да и за тряпкой пошел в квартиру: Танюша моя на сносях была, нагибаться врач не велел. Другой раз пальто надеваю, а из кармана мышь летучая как вылетит — да давай по комнате биться! Пока в тюль не замоталась.

Архип в «Красной Руси» был вроде кардинала серого. Как понял, что запугать не получается, взялся против меня приход будущий настраивать. «Молодой поп, неопытный», — так судачить стали. Только деревня-то на то и деревня: люди верующие, поговорили, да и разошлись с Богом. Танюша моя родила тем временем, уже втроем с сыном в квартире нашей маленькой жили. Храм почти готов был, технику угнали, строителям только отделка какая-то оставалась внутри, да еще свет провести председатель обещал. Архип понял, что все замыслы его воинственные провалились и решил миром дело уладить. Ну, это мне тогда показалось так. Вечером по дороге с работы своей из колхозного гаража стучится ко мне: «Приди посидеть, разговор есмь».

Танюша, царствие Небесное: «Не смей идти, — говорит. — Поехали в Псков лучше. Дал Бог сына, даст и приход. Меня не жалеешь, так его пожалей хотя бы», — на табуретку упала да зарыдала. Никогда с ней такого не было прежде. Решил я, что из-за недавних родов у нее истерика эта, а ей Господом предвиденье явлено было. «Пойду, — отвечаю ей, — всё равно», — упрямец был, не мог уступить.

И вот, считай, что полжизни с того вечера прошло, а беседу в квартире его слово в слово помню. Постучался, слышу: «Заходи!» — Из-за двери. Вошел — обомлел! Сидит хозяин посередь комнаты в кресле огромном будто в троне каком, руки по бокам сложил, важный и, что самое главное, одеяние священское на нем: ряса, клобук, епитрахиль, мантия еще златотканая — вылитый митрополит! Гляжу и думаю: нового механизатора колхозу искать придется, тронулся Архип по ветхости лет.