Ассы – в массы

Помнится, нашел я где-то медицинское пособие, в котором были изображения челюстей, и они как-то кстати пригодились для плаката «Аукцыона» своей зубастостью. Хвостенко я зацепил гораздо позже, но он достаточно активно помогал всем творческим единицам, в том числе и «Аукцыону». Жил я недалеко от Сайгона, и поскольку наступило время прорыва, нужно было искать новые формы во всем, в том числе и в одежде. У меня тогда были предпочтения в милитаристическом стиле, всяческие шинели и гимнастерки, к которым я добавил шляпу и красный шарф и в таком виде частенько посещал это место коммуникаций неформальных течений. Возможно, на этот факт повлияло посещение постановки «Орфея и Эвридики», где мне точно очень понравился костюм Харона, одетого в шинель, и я как-то комбинировал костюмы и униформу. При этом всячески художничал, размахивал руками и баламутил обстановку вокруг себя, вписываясь в любую новую для себя деятельность. В Сайгоне же меня подцепил Слюнь, который пригласил меня к сценической деятельности в «Аукцыоне», где я и старался как-то отвадить ребят от поползновений в сторону подражания западной эстетике, предлагая свои собственные решения сценического имиджа, вплоть до макияжа.

На тот период Слюнявый выглядел достаточно оригинально, даже на фоне имеющихся в городе стиляг из окружения Антона Тедди и Густава, которые тоже тяготели к ретро-эстетике. Стоит отметить, что к тому времени музыкальные сцены обогнали в разы по посещаемости выставочные залы, и не мудрено, что сцены, объединявшие деятельность художников и музыкантов, стали передовыми на тот период.

А была уже середина восьмидесятых и начало так называемой Перестройки. В этот период неформальный мир делился на хиппей, небольшие группы стиляг и панков, но панков по жизни, а не эстетически выдержанных. Какой-то ярко выраженной эстетики было вообще маловато, даже когда началось ньювейверское движение. «Аукцыон» же, как музыкальный коллектив, держался на Лене Федорове, которому многие вещи были по фигу, и это было в его природе, что если что-то делать – то в кайф, а без этого – ни шагу. У Лени не было амбиций, свойственных многочисленным лабухам, которые играли в рок-клубе, и этот проект осуществлялся легко и задорно. В этом смысле мне был предоставлен «карт-бланш» на оформление и сценический имидж. Я тогда подтянул к процессу одну даму, которая планировала заниматься модой, и Володю Веселкина, который со своим гей-балетом и постоянным заскакиванием на коленки к зрителям, был по-настоящему новым явлением даже для перестроечного периода, одновременно удивляя и раздражая публику. То есть, то что и требовалось от панк и ньювейверской культуры и всех молодежных культур, которые рассчитывали на признание со стороны недоверчивого и закомплексованного советского общества.

Конечно же, становлению новой эстетики в плане моды помог Гарик, подключившийся к процессу со своим драйвом и знаниями в этой области. У него и консультировались, и одевались большинство модников тогдашнего Ленинграда, немалое количество художников и музыкантов, за что он был назначен министров моды при «Новом авангардном правительстве» периода Клуба любителей Маяковского, организованного Тимуром Новиковым во второй половине восьмидесятых. Гарик же занимался воспитательной работой с молодыми членами «Новых художников и композиторов», параллельно поставляя радикальные кадры для участия в «Популярной Механике».

Тут же на фоне молодежного прорыва опять замаячили комсомольские деятели новой волны, такие ньювейверы от комсомола, как Ульянов и Пилатов…

Они организовали общенеформальное собрание, на котором постановили, что если кто-либо как-нибудь сумеет обозначить свою деятельность, то они готовы всячески ей потворствовать и продвигать. Как вы называетесь и что хотите, пишите на бумажках. Мы тогда посмеялись над желанием официоза поучаствовать в неформальной деятельности, но все-таки сформулировали свое направление как «Лабораторию экспериментальной моды» – ЛЭМ. Так неформалы пытались работать рука об руку с комсомольцами, которые всем наобещали помещений и пространств на выставки, кое-что в 86-м году сделали, но в итоге всех кинули. При этом я, как и раньше, озвучил тезис «дай!», который подразумевал некий бонус за выигранную у соцреальности игру, но на который мне в очередной раз было предложено признание в узком кругу. Признание было и без этого – так что я всерьез этих комсомольцев не воспринимал и, возможно, поэтому от их деятельности сильно не пострадал. Но все же поначалу комсомольские ньювейверы помогали: например, предоставляя помещения дворца молодежи, и площадку под выступление новогодней «Поп-Механики» в Манеже, когда там разбегались по сцене свиньи, а я в костюме белой собаки изображал новогодний символ.