Ассы – в массы

Но если честно, то меня в подобные мероприятия не особо и звали, опасаясь какой-либо скандальной выходки и вменяя мне опасные связи с уличной субкультурой, с которой в тот период по неизвестной мне причине Тимур и Курехин как-то резко размежевались. Возможно, они слишком серьезно стали относится к тому что они стали делать, создавая новое пространство, но уже не для всех, а рассчитывали на помощь официоза и иностранных меценатов.

Меня в какой-то момент это возмущало, потому как я первый прогрыз эту дырку, в которую все остальные «пролезли» и стали скандальничать, – и меня же за это потом стали сторонится. Но вскоре это возмущение сменилось на простое недоумение, а позже вовсе угасло.

М.Б.

Ну, это же недоумение разделил и Гарик, который все время пытался подтягивать к процессу уличных неформалов и москвичей, что в итоге вылилось в то, что его просто перестали приглашать уже к концу 87-го года…

К.М. Мне кажется, что тут сыграла злую шутку то самое заигрывание с властями и иллюзорные пообещанные возможности, на которые Тимур и Сергей в какой-то мере рассчитывали; в итоге, взлетев на некие высоты, они остались без поддержки и драйва той самой неформальной культуры, из которой сами, как представители авангардного творчества, и вылезли. Уж слишком серьезно Курехин относился к своим постановкам, а Тимур Новиков, видимо, посчитал, что дальше каждый может двигаться самостоятельно. Меня Тимур все же тащил с собой, несмотря на творческие противоречия, которые он не переводил на личностные отношения. При этом я, как и раньше, был заряжен своим пониманием профессионализма и не приветствовал отдельные дилетантские выходки, которые сопровождали «Новых» на начальном рубеже их деятельности. Мы часто с Тимур Петровичем спорили именно об академическом подходе к живописи, к чему он в итоге и пришел. Это как раз мне очень понравилось, и так получилось, что, начиная с академического авангардизма, я к концу восьмидесятых пришел к во многом провокационным формам самовыражения, а Тимур и его команда, начиная с радикальной деятельности, в этот период пришли к неоакадемизму.

Я помню первую выставку в доме творчества, когда я сидел и наблюдал, как толпы достаточно зрелых художников и искусствоведов расхаживали по экспозиции, и, комментируя мои работы, признавали в моих картинах мастерский подход. Этому, конечно же, способствовало хорошее знание искусства и ориентированность на Стерлигова и Филонова, творчеством которых я тогда увлекался. Этому же способствовало общение с иностранными культурными представителями, которые так же поставляли информацию о моднейших и передовых течениях в различных областях мировой культуры. Все это было воспринято на очень серьезном уровне и было признано в одночасье – как за мастерство, так и за утрату былой скандальности. Меня же признание уже особо не интересовало, и я пошел своей дорогой, забирая внимание и признание публики самостоятельно и, в первую очередь, в неформальной культуре.

Позже мы сошлись с Шагиным – в пионерском лагере, где мы с Митькой работали летом в кочегарке, чтобы быть рядом с отдыхающими в этом лагере нашими детьми. Туда же с палаткой в гости приехал Шинкарев, а у Флоренского была дача в десяти минутах езды оттуда. И вот они там собирались, пили пиво и выдумывали, пока я крутил роман с пионервожатой. Рядом было двадцатидвухкопеечное пиво с десятикопеечной бутылкой, в процессе выпивания которой можно было тут же в кустах обнаружить пустую и, сдав, купить новую… Атмосфера подобного бутылочного грибничества была жизнерадостной и фольклорно идеологическая база складывалась весело и быстро. После пива шло дешевое фруктовое вино, и вот после буквально недельного такого времяпровождения Шинкарев вернулся и написал свою книжку «Митьки», конечно же, несколько иначе интерпретировав отдельные моменты и фразеологизмы. Так, например, термин «оттяжка» имел несколько иное обозначение и происхождение: когда Митек украдкой подползал к общественному котлу подъедать остатки детского моциона, повар, скрутив мокрое полотенце, с криком и «с оттяжкой» вытягивал подползающего по заднице…

Но так или иначе становления этого фольклора происходило на моих глазах, так же как и беспробудное пьянство, которое мне не очень нравилось, как и их живопись, в которой какое-то участие пытался принимать Гребенщиков. Но я в этом всем не участвовал, хотя очень хорошо относился к ним как людям, тем более, что Шагин является моим крестным отцом и крестным отцом моего ребенка.

Так что мне не нравилось неряшливость рисования Митьков и неоэкспрессионистов, а Тимуру, который к тому времени еще не сформировал «Клуб любителей Маяковского», не нравилась моя аккуратность в рисовании и несколько социальная привязанность сюжетов…