Ассы – в массы

Но уже к 88-89-му году недолюбливающий мой «академизм» Новиков начал с таким рвением и упорством заниматься собственным академизмом, что даже я крякнул. Мы продолжали ругаться на творческом уровне, каждый отстаивал собственную позицию. Я утверждал, что художник должен быть вне моды и определять модные тенденции, а Тимур был за серьезное продвижение новых идей с учетом модных тенденций. При этом, будучи не согласным в концепциях, к качеству исполняемых на тот период работ Тимура я претензий не имел и всегда считал его наиглавнейшей личностью в Петербургской культуре…

Так получилось, что, выдвинув манифест о неоакадемизме, Тимур Новиков сформировал отдельную узкую группу, которая дистанцировалась от остальных и двинулась в отдельном направлении, определяемом Новиковым, но в конечном итоге, оставшись без руководителя, группа оказалась в тупиковом положении и вне модных тенденций. Но на тот период результаты были просто фантастические – и в плане культурологическом и социальном, потому что была создана новейшая творческая среда. К тому же, Тимур Петрович был редкостным мыслителем, умевшим формулировать четко и ясно малопонятные окружающим феномены. Серия лекций, которые он читал в собственной академии, меня не оставляли равнодушным и, если я как-то мог где-то не признавать его живописные таланты, то как к гению формулирования идей и пространства претензий у меня никогда не возникало. Но без его присутствия движение было обречено. Олег же Котельников, и там почему-то явно не присутствовал; как мне казалось, ему всегда больше нравилось тусоваться, музицировать и скандальничать, чего на тот период Тимуром уже не приветствовалось, а в генерации дополнительных идей, которыми было богато сознание его окружения в виде того же Кошелохова, Сотникова и Котельникова, он, видимо, не нуждался. Ему на тот период больше импонировало реализовать собственную концепцию, которую он очень умело подал и отечественным, и западным культурологам.

М.Б.

Но это было гораздо позднее, когда само понятие моды несколько нивелировалось и наполнилось ревайвалами. При этом ситуация коснулась многих не только художников, которые на период восьмидесятых-девяностых держались на пике внимания; это было обусловлено модными неформальными движениями, а как только эта волна схлынула и в стране наступил рынок моды, все, включая культурологов и коллекционеров, оказались попросту дезориентированы и пребывают в этом состоянии до сих пор…

К.М.

Ну, в общем-то, ты прав, поскольку осмысленный вектор деятельности, который изначально был нацелен на изменения в культурной жизни страны, в постсоветский период столкнулся с мощнейшей пропагандой пошлости и жлобства. А модные тенденции, получившие свое продолжение со второй половины девяностых, утратив свое собственное авангардистское начало, вынуждены были формироваться в русле западных тенденций, начиная свой путь заново; они были обречены на вторичность на достаточно длительный период. В восьмидесятые все было несколько иначе, потому как неформалы, лишенные информации извне, экспериментировали самостоятельно в рамках продолжения авангардных традиций начала двадцатых.

Так было тогда в Питере, где изначально были почти единичные модники, которые тяготели к неформальным стилям, но первым серьезным явлением было появление в 85-м году Гарика Ассы; его авангардные эксперименты с одеждой на базе «Поп-Механики» шли параллельно с внедрением винтажной и ньювейверской эстетики. Тогда как раз мы сформировали ЛЭМ («Лабораторию экспериментального моделирования»), и основной эпатаж был направлен на то, чтобы пробудить сознание окружающих и подтолкнуть их в сторону генерации новых идей и подходов. К тому же, конец восьмидесятых был сопряжен с радикализацией неформальных культур и панковско-рокобилльные революционные тенденции навсегда сменили хипповскую умиротворенность и трубодурство.