Ассы – в массы

Однажды, когда мне было лет двенадцать, мой одноклассник предложил мне сходить вместе с ним в изостудию, которая находилась в здании современной академии Глазунова. Кстати, уже тогда, на верхнем этаже была его мастерская. Дети постарше из этой самой изостудии подрабатывали у Глазунова подмастерьями. Садилась, к примеру, натурщица, а мэтр отходил за ширму, где была установлена фотокамера на штативе. Там он делал несколько снимков, затем возвращался к мольберту, где немного изображал муки творчества, потом отдавал готовое фото подмастерьям и они с него писали портрет. Мэтр же наводил блики и тень на плетень. И еще, раз уж всплыл в разговоре такой монстр, хочется рассказать о нем одну семейную историю. Однажды, году в 74-м, деду неожиданно позвонил Глазунов, представился и настойчиво попросил встречи у себя в мастерской. Дед согласился, но с условием, что придет не один. Позвонил Окуджаве, они посмеялись и решили пойти вместе. В процессе разговора с художником выясняется, что Глазунов прознал о том, что дед запускается с фильмом о декабристах и предложил ему сотрудничество. Необходимо отметить, что во время их беседы с кухни доносились щекочущие нос запахи жарящейся курицы. Илья Глазунов периодически криком спрашивал жену, хлопочущую на кухне, скоро ли будет готова курочка. Дед категорично ответил, что у него есть свой художник, с которым они и будут работать. На что Глазунов хлопнув в ладоши, истерично крикнул: «Сонечка, курицу не надо!» – и быстро выпроводил гостей за порог мастерской. Такая вот история.

Возвращаюсь в изостудию. В изящном кресле как на троне восседает грузная и властная дама, вырванная из Серебряного века, седая, с Ахматовским профилем и огромной брошью. Она посмотрела мои работы, это были подростковые увлечения всякими «измами» (период примерки на себя всей истории искусств 20-го века, насколько хватало умения, не мне судить – потом уже в институте меня гоняли за «мазки» в период моего увлечения Лентуловым), и вот эта дама, на вид пережившая символистов и имажинистов, томно произнесла «Ужас-с-с-ающе…» и дала мне задание рисовать композицию на тему «БАМ в нашей жизни». Ходил я в эту студию понятно, не долго…

Единственным известным для меня очагом неофициального творчества был Горком Графиков на Малой Грузинской. У родителей были общие друзья с кем-то из «двадцати московских художников». Сейчас, оглядываясь назад, понимаешь, что там, конечно, процветал в основном махровый религиозный китч и доморощенный сюрреализм, но для того времени, для меня, подростка, когда очереди на выставку достигали нескольких километров и вокруг дежурила конная милиция, – это было круто. Там, кстати, выставлялись и Файбисович и Беленок. Родители же общались с Димой Гордеевым. Он был единственным, тяготеющим к реализму, изображал в основном странных пляжных Рубенсовских персонажей. Только под таким соусом можно было выставлять обнаженную натуру. И вот я стал ходить к нему в мастерскую, забитую пыльными альбомами по классическому рисунку. Я сидел там, копировал рисунки Рубенса и Дюрера, впервые попробовал темперу и масло, попивал чаек и слушал разговоры учеников постарше… Там я впервые услышал песни «Аквариума», «Кино» и «Зоопарка». Это был 82-83-й год.

В те годы на какую-то квартиру, где я сидел и читал книжку, которую не давали на вынос, нагрянули люди из органов, а туда как раз привезли безобидную русскую классику – напечатанных на западе Набокова, Пастернака, Бродского… И вот, после этого меня взяли на заметку, и ко мне был приставлен дяденька-майор. Он приходил ко мне в школу после уроков, рассматривал учебники, красноречиво останавливаясь взглядом на портретах писателей с подрисованными усиками и рожками, интересовался кругом знакомых и открыто вербовал, предлагая рассказывать, где собираются группы знакомых, о чем говорят… Тогда было странное ощущение, что происходит какой то нелепый фарс – взрослые серьезные люди зачем-то вербуют безобидного подростка четырнадцати лет, с целью раскрыть какой-то заговор.

М.Б. Это он тебя насквозь увидел, твое детское желание стать немецким солдатом. И стал ловить крупную рыбу на мелкого отпрыска Мотыля.

А.Н. Середина восьмидесятых. Появился термин «ускорение», мой сосед по парте подает заявление в партию, а я уже много месяцев отдаю для простановки штампика свой комсомольский билет, который получил последним в классе, и в который была вклеена фотография собачки таксы… Это билет я позже выкинул на КПП в городе Кстово. В моей выпускной школьной характеристике была такая фраза: «Морально неустойчив, смотрит лицом (!!!) на Запад, сочувствует неформальным группировкам панков, хиппи и рокенроллеров».