Ассы – в массы

И вдруг меня загребли в армию… Я скрывался два года, каждый призыв я ложился в больницы или уезжал из города, и в итоге попал в список «глубокого уклонения», и вот меня поймала возле подъезда дома милиция и отвезла на городской сборочный пункт. Последний раз я приходил в военкомат в революционной кожанке, кепке со звездой и с игрушечным паровозиком на веревочке. Поскольку я учился в институте при МХАТе, меня вызывал ректор Олег Табаков и сказал: «Меня уже замучил твой военкоматовский майор, он завалил меня письмами, что у вас учится «несоветский элемент», и учти, если ты ляжешь в дурдом, то мы не сможем тебя здесь держать, тем более, на тебя уже жалуется преподаватель Истории партии и Научного коммунизма, да и прическа у тебя идиотская». Поэтому я действовал по-другому: в очередной призыв я подъехал к больнице на Тульской и там сымитировал падение на лед. Меня принесли в больницу и сделали рентген колена, а поскольку у меня в детстве была травма колена от футбола, то проблема была налицо… Лежа в больнице, я перерисовал портреты всех больных, так что над каждой койкой висел портрет ее обитателя и было сразу понятно, кто из больных отсутствует. Потом я перерисовал медсестер, за что мне были всякие поблажки, на ночь убегал домой, и так дошел до портрета главврача, и за это он отпускал меня на выходные… Однажды, из-за своей персональной и неразделенной любви, тот майор из военкомата пришел навестить меня в больницу, грустно погладил мою гипсовую ногу и нежно выдохнув, произнес: «Ничего, артист, ты меня вспомнишь…» и приписал меня в команду, которая летела на сопки Манчжурии, охранять зоны и выселки. Ну, что оставалось? На сборочном пункте, когда объявили на выход мою команду, я проскользнул в туалет и повис там на трубе, пока кто-то проверял по ногам, есть ли кто в кабинках. И моя команда благополучно улетела на сопки Манчжурии. Потом я встретил офицера навеселе, который, узнав, что я художник, отправил меня домой и сказал приходить через пару дней с коньяком. Он записал меня в батальон «обеспечения учебного процесса курсантов инженерных войск». Первая гениальная работа была написана для Ленинской комнаты. Мне выдали школьно-оформительский набор масляных красок 12 цветов и заказали копию картины Грекова «Тачанка». Я написал ее в гораздо более импрессионистическом духе и, видимо, имея ввиду принципы анимированного изображения, нарисовал у передней лошади пять ног… Удивительно, что никто этого так и не заметил. Позже было генеалогическое древо училища в виде яблони с портретами расплывающихся по поверхности яблок и без того упитанных генералов. Еще был там чудесный замполит, который прочитывал все адресованные мне письма и изымал оттуда все фото с «дружками твоими фашистами» и все чтиво. Был тогда такой альтернативный журнал из прибалтики «Родник», который ко мне попадал в уже изрядно потертом виде и с выдранными замполитом страницами. Служил я при архитектурном бюро, а в роте меня за мою «сладкую жизнь» старались послать в какие-то жуткие рейды. Например, в город, – охранять ночью какой-то строившийся объект. И вот, представьте, именно в мое дежурство, пока я спал на бетонном полу, подложив сапоги под голову вместо подушки, кто-то все-таки стащил парочку унитазов и мне светил за это штрафной батальон. Спас генерал, чей портрет мне нужно было срочно закончить, и дед, который приехал в училище с выступлением и показом фильма. На той стройке мне удалось еще самому утащить несколько оконных рам, которые я использовал как подрамники, натянув на них солдатские простыни с клеймом звезды. Я писал на них яркие смешные экспрессионистские работы с какими-то красными динозаврами… Жаль, ничего не сохранилось в бесконечных сменах мастерских.

Там же я подружился с одним музыкантом, которого раньше встречал в московской рок-лаборатории. Он был бас-гитаристом, группу уже не помню, он постоянно лежал на складе, на сеновале и с гитарой без струн – тренировал свои навыки игры. Однажды, он мне дал горсть таблеток с твердым настоянием «это съесть». Это были сильнейшие релаксанты. И вот когда я хряпнул эту горсть и запил кофе, по радио объявили срочный сбор всего училища и кросс три километра в противогазах, а у меня уже слюни изо рта… Ну и на повороте я прыгнул в какие-то кусты и проспал там почти сутки в позе эмбриона. Потом, вскоре вышел Горбачевский указ, и я с рулоном холстов, вернее, простыней вернулся домой. И сразу же стал искать себе мастерскую.

Я как раз тогда, в конце восьмидесятых, начал впервые выставлять картинки. Была выставка в ДК Чкалова, под названием «Чкалов и животные», потом в Музее стекла, рядом с будущим клубом «Третий путь».

Напоминаю, это было время первого русского «Сотбиса», прошли выставки Раушенберга, Юккера и это были первые возможности увидеть «европейское» искусство не из журналов и каталогов. Случилась совместная с американцами выставка «10+10». Потом в ЦДХ привезли Джеймса Розенквиста, Тенгли…

М.Б. Это переломный момент для всей коммуникации восьмидесятых. Появились новые образования.