Ассы – в массы

А.Н. Однажды мы с Лигеросом сидели на скамейке бульвара, по-летнему одетые в кальсоны и домашние тапочки на босу ногу, курили папиросы и удивлялись необычно опустевшим улицам города. Впрочем, предположений не выдвигали, просто наслаждались неожиданно наступившим приятным оцепенением последних летних дней. И хотя чувствовалось приближение осени, но ночи были теплыми. Неожиданно наше задумчивое состояние прервал глухой рычащий звук. Обернувшись, мы увидели ползущий по бульвару бронетранспортер. Он остановился, и из него выпрыгнул бойкий служивый, затем другой. Не прошло и минуты, как мы обнаружили себя внутри боевой машины.

– Вы что, с луны свалились? Не знаете, что происходит?

– Нет, – честно ответил Лигерос, не знаем…

– Вот за свое незнание и сядете на месяцок или штраф заплатите, – и военный назвал цифры. Размер суммы был встречен дружным нашим хмыканием, поскольку таких денег мы не держали в руках и в своей жизни в глаза не видывали. Нас привезли на Цветной бульвар. Около метро в свете фонарей была видна еще другая боевая техника.

– Ждите, – буркнул солдат, – сейчас подъедет товарищ майор и разберется с вами.

Прошло около часа. Мы с Лигеросом обреченно стояли под фонарем, курили и ждали решения своей участи. Ноги в тапочках немного мерзли.

Когда подъехавший майор краем глаза увидел арестантов в исподнем, он ругаясь последними словами, набросился на своих подчиненных. «Какого … вы мне этих дуриков привезли, я же просил брать платежеспособных…» И поскольку неплатежеспособность была активно представлена нашим внешним видом, нас быстро отпустили. В тот же вечер Петлюра повесил на ворота Петровского бульвара гигантский замок, но атаковать двор, как выяснилось, никто не собирался…

М.Б.

И здесь началась история «Облачной комиссии»?

А.Н. Да. Это вошло в мою книгу «Дело ОК». Не особо увлеченные царящим на Петровском гротесковым императивом эстетики «Ну Погоди!», мы постоянно находились в поиске «индивидуальных психоделических площадок» для наблюдений и для возможной собственной разметки наблюдаемого ландшафта. Наиболее привлекательными казались нам места с оставшимися проявлениями Советского Коллективного Бессознательного: парки и музеи, ВДНХ и Сталинские Высотки и прочие места проведения досуга советских граждан. Первые вылазки произошли в районе МГУ, чья пирамидальная мощь в сочетании с удалой разлапистостью с детства повергала наши сердца в трепет. Идеальные для любования виды, открывающиеся с Воробьевых Гор вместе с таинственной закупоренностью недоступной для взгляда одноимённой станции метро, провоцировали на подвиги. Место выбрало нас. Оно и послужило первым полигоном для испытания в то время еще не запатентованных изобретений. Мы использовали своего рода конструктор – для инсценировки мысли до появления самой мысли. Спонтанные сочетания выбранных для опытов объектов, вставленных в ландшафт Ленинских Гор или интерьер одноименной пустой станции создавали в воображении определенный психоделический заряд. Основная методология этих ритуалов, описанная в последующие годы – комбинаторика экзегетического или предметного уровня ритуала с последующей дешифровкой значений, поиск смыслов, которые в момент проведения действий еще не проявлены.

При этом нам было важно, чтобы фотодокументация создавала эффект изображений, как бы данных свыше, выстроенных и вычищенных с определенной долей рекламной магии. Наши рекламные изображения, в пору полного отсутствия таковых в повседневной реальности, выстраивались, опираясь на конструктивистские плакаты двадцатых годов и школьно-дидактические фантазмы шестидесятых, с одной стороны, но с европейской эстетикой фильмов «Новой Волны» семидесятых с другой. Позже, когда появились первые рекламные щиты на улицах или телевизионные ролики, мы часто поражались удивительным совпадениям с «нашими», просчитанными ранее архитипическими ходами, подсознательно опирающимися на ритуальную практику с ее мифологическим подходом к перемене реальности. Как ни странно, лучше всего запомнились лица пассажиров, прильнувшие к стеклам проносившихся мимо нас голубых вагонов Метрополитена. В этих лицах был и страх перед неведомым, и циничная улыбка Толстого, только что швырнувшего свою героиню под колеса поезда…

Наши же лица были белы, как страницы которые хочется что-то срочно записать. Вспоминаются слова, как бы случайно брошенные будущим Облачным Комиссаром № 80, Ануфриевым, перед которым мы в то время мысленно снимали шляпы. «Арбайтен, бля, арбайтен, ребята!» – сказал он на следующий день после одного из наших представлений, выразив тем самым свое скептическое отношение к «деланию» как таковому…