Ассы – в массы

И. С.

Если честно, я не совсем понимаю, что такое прорывное. Были веселые местечковые акции. Центр Питера уже в тот период 83-го года полностью подлежал капитальному ремонту, и многие квартиры, шикарные по площади и отделке, пустовали; художники имели возможность занимать их под мастерские, а в какой-то период устраивали акции неографитизма и расписывали брошенные и пустующие помещения. Дикость форм нового искусства лежала в области противопоставления официальному реализму и гиперреализму хипповского периода, от которого все устали и оно, как средство коммуникации, не работало. Зато новое искусство отвечало тем коммуникативным запросом, потому как притягивало братьев по духу и отторгало уродов гражданского характера и правоохранительные органы. Им это все сносило башню и они просто убегали.

Так мы с Джо заняли шикарную мастерскую и я продолжил работать. Познакомившись с Котельниковым поближе, мои картины обрели четкость линий, а круг знакомств расширился. Так я познакомился с Евгением Юфитом, который сразу же предложил мне сняться в его некрореалистическом фильме. Поскольку Евгений на тот период, да и вообще, был величиной гигантского масштаба, с которым не каждый мог бы просто рядом устоять, я согласился, и вместе с Женей Кондратьевым-Дебилом поехали куда-то за город и давай там в снегу валяться и прыгать. Мне это все крайне не понравилось, потому как я все-таки человек южный, а вот мультипликацию делать понравилось, даже очень-очень. Позже в 86-м году я занялся ей на студии народного кино вплотную и отснял двенадцать метров мульта.

А в 84-м году я уже участвовал в выставках в рок-клубе и в Доме молодежи в составе «Новых художников», но я как-то особого значения этим событиям не придавал, да и не были они какими-то масштабными. Я даже сам не носил по этим мусорским местам свои картины, это делал за меня Тимур. Меня больше интересовало общение и я, безусловно, мог бы выделить среди художников того периода Ивана Сотникова, который поражал меня матерейшей анархической харизмой; Новикова со своими организационными способностями и Кошелохова, с которым я еще не был близко знаком, но он все время курсировал по центру города, заросший как друид, причем, брызги масляной краски, хаотично оседавшие на его волосах и бороде, превращали его прическу в фантастические разноцветные дреды. Коммуникации во многом проходили через Котельникова и мастерскую Тимура, где появлялся Курехин, который пригласил художников участвовать в его музыкальном проекте, но все это было еще полуподпольно и на большие площадки прорваться было сложно.

Потом в городе появилась некая Джоанн Стингрей, которую официозная пресса расписывает ныне как чуть ли не «матерь Тереза питерского авангардного искусства». Вне всякого сомнения она помогла с контактами Тимуру, подарила картины Энди Уорхолу. Но все-таки почему-то подзабылось, что эта дама набрала немалое количество моих картин, Котельниковских и иных, и на выставке в Лондоне эти картины продавались по четыре тыщи фунтов стерлингов, по тем временам немыслимым для нищих советских художников суммам. При этом другие картины были проданы Фредерику Вайсману в Америке, а мне она привезла четыреста долларов, фотоаппарат и конфет… Цою привезла гитару, но это был не ее подарок, а фирмы «Сони». По-моему, мать Тереза занималась несколько другими вещами, и сие сравнение как минимум неуместно. Просто лоховаты были молодые советские художники и малопредприимчивы перед всяческими ушлыми делягами от искусства. А Джоанн быстро смекнула, что к иностранцам в СССР относятся как полубожествам и реализовала свои интересы, не забыв покрасоваться на фоне людей, чьи имена потом прозвучали по всему миру. Я тогда не сильно этому всему расстраивался, каждое лето ездил к себе на родину в Дюрсо и принимал там людей из питерского творческого андеграунда.

В 85-м году Африка, уже задружившись с Курехиным, привез его ко мне на дачу и летними вечерами, при свечах, я первый раз увидел, как люди, которых я считал достаточно продвинутыми, слушали Сергея с открытым ртом и про себя все время думал, что рты все же нужно закрывать…